– Вон оно, то самое место! – показал он на поле ина жавшуюся к опушке лачугу. – Там все и случилось.

Машину пришлось оставить на дороге. Шли по хрустящей подногами стерне, взявшись за руки. Алеша по второму разу – что называется, совсей наглядностью – живописал величественные и страшные события позавчерашнейночи.

– …Пью вино, а сам думаю: вот сейчас вся жизнь пролетитперед мысленным взором, в одно мгновение. Так во всех романах пишут. А она непролетает… Отупение какое-то нашло… Да, я про самое главное забыл! Когдаколебался, какой из стаканов взять, чуть было не схватил правый. В котором быляд!

Симочка ахнула.

– Но вдруг, будто наяву, увидел тебя, твое лицо – и какударило: «Бери левый!»

Студент не то чтобы врал, просто прибавлял и без тогоэффектной истории еще больше драматизма. Про букву «Л» и «Лешеньку» он, действительно,уже не помнил.

– Это моя любовь тебя спасла, – очень серьезносказала девушка и побледнела – то ли от сопереживания рассказу, то лииспугалась вылетевшего слова, которым не шутят.

Последовали новые поцелуи. Гораздо более опасные, чем вавтомобиле, потому что вокруг не было ни души, а рядом, в рискованной близости,благоухал стожок свежескошенной травы. Не расцепляя объятий влюбленные, словнов самозабвенном танце, сделали в том направлении шаг, другой, третий. Последниеостатки благоразумия заставили Симочку прошептать:

– А куда делся этот немецкий капитан, потомоккрестоносцев?

Алеша отстранился, помрачнел.

– Не знаю. Наши вчера тут всё облазили, не нашли.Наверно, слуга его куда-нибудь унес и зарыл. Ты бы его видела, этого Тимо.Прямо как оруженосец при рыцаре.

С опаской поглядывая на стожок, чуть было не ставшийроковым, преодолевшая минутную слабость Симочка развила маневр:

– Пойдем в хижину. Покажешь, как всё это было.

Упрашивать его не пришлось.

– Я подглядывал отсюда, – стал показывать Алеша. –Холодно, дождь за шиворот, а у них там тепло, сухо. Вино, цыпленок, разносолыразные. Этот Зепп сидит с белой салфеткой, как на рауте.

– Прямо на полу? – спросила Сима шепотом, будтобоялась спугнуть вражеского резидента.

– Нет, на стопке газет. Старых…

И что-то тут стряслось с Симиным обожателем. Он раскрыл рот,заморгал. Внезапно очень невежливо оттолкнул барышню и бросился внутрь.

Она смотрела и ничегошеньки не понимала.

Зачем он мечется из угла в угол? Почему роется в грязномкострище? Подобрал какой-то обгорелый клочок, поднес к самым глазам и вдругупал на колени, прямо в золу. С ума, что ли, сошел?

В пять часов вечера, по английскому обычаю, господинначальник контрразведочного отделения устраивал себе маленький repas. Или,выражаясь по-английски, файв-о-клок: кофе со сливками, булочка, потом сигара.

В это священное время тревожить его превосходительство недозволялось никому. Даже если звонил черный телефон, прямая связь сгенерал-квартирмейстером, начальником генштаба и министром, чаепитствующийтрубки не снимал. Потому что служба службой, а здоровье важнее.Тридцатипятилетний опыт работы в исключительно нервных учреждениях научилгенерала: нет таких срочных дел, которые не могут пять или десять минут обождать.

Только размешал сахар, только вдохнул божественный эфиопскийаромат, вдруг в приемной что-то загрохотало, заверещал адъютант. Дверь с шумомраспахнулась, и в кабинет вбежал какой-то распаренный молодец, весь в скрипучейкоже, с запыленным лицом, на котором розовели чистые круги вокруг глазниц.Генерал с трудом узнал в нем студента Романова.

– Ваше превосходительство! – закричал полоумный,стряхивая вцепившегося в плечо адъютанта. – Беда! Ужасное заблуждение!

Капитан Лазарев (мало того что из тех самых Лазаревых, ноеще и отличный, исполнительный офицер) схватил мальчишку за локти и поволокобратно, шипя:

– Вы что, рехнулись?! Ваше превосходительство, я невиноват!

Уволакиваемый за порог студент выкрикнул:

– Папка у немцев!

– Что-о?! – взревел начальник, вскакивая иопрокидывая чашку. Кофе разлился на бумаги, на чудесную лакированнуюповерхность карельской березы. – Капитан, назад его! А сами за дверь! Иникого, слышите? Ни-ко-го!

– Что вы несете?! – накинулся егопревосходительство на Романова, едва они остались одни.

Молодой человек пролепетал:

– Они провели меня… Папка не сгорела!

– Вы бредите!

Генерал открыл сейф, кинул на стол коробку, в которой лежалонесколько обгоревших кусочков желтого коленкора.

– Вот всё, что осталось от папки! Агенты тщательно всёпроверили!

– Да папка-то, что папка… – Голос студентасорвался. – Он документы унес! А в папку сунул старые газеты!

– Какие газеты? Кто «он»?

– Тимо! А Зепп этот меня нарочно забалтывал! Я, помню,еще удивился, что это он представляться вздумал! Про предков своих, прокрестоносцев. А это он время тянул! Чтоб помощник успел содержимое папкизаменить!

Но генерал лишь таращил глаза, понимать отказывался.Пришлось рассказать о своем позоре детально, со всеми подробностями. Что небыло никакого яда, в обоих таблетках был самый обычный аспирин. Что резидентсактерствовал, изображая мучительную смерть, а слуга ему подыграл. Чтодурака-агента выпустили живым нарочно – дабы успокоил начальство: мол, планразвертывания уничтожен. На самом же деле он целехонек и сейчас наверняка уженаходится в Берлине.

Когда его превосходительство, наконец, уяснил всюкошмарность случившегося, ему стало плохо. Он рухнул в кресло, отодрал шитыйпозументами ворот. Лицо сделалось серым.

– План развертывания у немцев? Боже, Боже… Этокатастрофа. Не отставка. Крепость… Нет, хуже…

Алеша лил из графина воду, чтобы спасать пожилого человекаот сердечного приступа, но генерал вдруг вскочил, подбежал к нему и схватил заплечи.

– Господин Романов, Алексей э-э-э Парисович, голубчик!Теперь уж все равно… Не поправить, не изменить… Так вы бы уж… А? – Оноглянулся на дверь и понизил голос. – Сами ведь виноваты. И меня взаблуждение ввели. Ну что теперь поделаешь? Шум поднимать? Что это даст? Толькосебя и меня погубите. Следствие, суд, разрушенные судьбы. А ради чего?

– Как это «ради чего»? – вырвался из его цепких,как рыболовные крючки, пальцев Алеша. – Вы скрыть, что ли, хотите? Да ведьнемцам наш план известен!

Начальник взмолился: