истории она пытается ему что-то сказать? Но история такая тревожная, полная обреченности, и она таит тоску, какую ему не под силу облечь в слова. Итянь не сомневался, что девушка хочет что-то сказать ему.

Спустя годы он еще отчетливее осознал, насколько она рисковала собственным спокойствием, передав ему этот роман. Ее смелость тоже имела границы, она тоже боялась.

– Зачем ты это сделала? – спросил однажды Итянь, и она, сама дивясь своему давнему поступку, ответила:

– Иногда меня тянет сделать то, чего я боюсь.

* * *

Они продолжали обмениваться книгами, вручая их друг другу бережно, словно новорожденных ягнят. Итянь так и не перестал волноваться и отдавал ей книги молча. Самое большее, на что его хватало, – сказать что-нибудь о погоде и спросить, как они отработали в поле. Свою новую знакомую он изучал по крохотным знакам, которые находил в книгах. Итянь часто замечал на страницах прозрачные жирные пятна – значит, она любит читать во время еды. Ему это показалось чудесным – так погружаться в чтение, что даже еда отходит на второй план.

Теперь ему хотелось лишь одного – снова увидеть ее, поговорить с ней, оказаться наедине, но это последнее желание пугало его. Итянь работал далеко от того места, где трудилась бригада девушек, поэтому на людях они друг к другу не приближались. С наступлением осени сельская молодежь стала наведываться в общежитие – всех притягивал маленький, приводящий в восхищение аппарат для приготовления воздушной кукурузы. Однако Итянь в общежитие не ходил.

А однажды он открыл переданную девушкой книгу и на внутренней стороне обложки увидел слова, написанные почерком, который он впоследствии тщательно изучит:

Встретимся в воскресенье на холме, там же, где раньше.

* * *

Он пришел первым, уселся на землю и привалился спиной к колодцу. В то утро он так усердно тер лицо полотенцем, что Ишоу спросил, по какому это случаю он так старается. Некоторые участки шеи до сих пор были красными. Он прокручивал в голове возможные сценарии, в которых она и другие городские девушки просто затеяли сыграть с ним хитроумную шутку. Деревенский парень с лицом, покрытым прыщами, решился заигрывать с одной из нас! Минуты ожидания тянулись медленнее, чем когда бы то ни было в его жизни. Он вслушивался, стараясь не пропустить момент ее появления.

И вот наконец она пришла. Ветер разметал ее волосы, и они облаком окружали ее.

– Прости, что опоздала, – она уселась на траву на расстоянии вытянутой руки, – собирала каштаны. – Она расправила подол блузки, и по земле покатились каштаны. – У нас в городе таких чудесных каштанов нет, вот я и не удержалась, увидев их. Поможешь лущить? Так проще будет обратно нести.

Итянь отложил книжку, которую держал в руках. “Шинель” Гоголя – последняя из тех, что она дала ему.

– А знаешь, я эту книгу чуть не сожгла, – сказала она.

– Почему? – Ему не верилось, что она способна на такую жестокость по отношению к книге.

– Потому что считалось, что Советский Союз – наши враги. И у нас в городе все время жгли книги. Хунвейбины собрали митинг и решили устроить гигантский костер. Нам велели принести все русские книжки и сжечь их. Я собрала все, что у меня были, но мать не пустила меня. Сказала, что сжигать книги нельзя.

Итянь взял у нее из рук особенно упрямый каштан и ударил им о кирпич в стенке колодца. Колючая скорлупка треснула, и Итянь вернул каштан девушке.

– Твоя мать тоже любит книги?

– Не в этом дело. Я пока сюда не приехала, не понимала, почему она так дорожит книгами. Сама она ничего не читает. Но, по-моему, сейчас я поняла. Она надеялась, что благодаря книгам моя жизнь будет стабильнее, чем у нее.

– Что это значит? – Итянь никогда прежде не слышал, чтобы жизнь называли стабильной.

– Мама думала, что если я прочту все эти книги, то поступлю в университет. А потом найду инженерную работу, и меня все эти политические кампании больше не коснутся.

– Считаешь, твоя мама была права?

Итянь сосредоточенно чистил каштаны, радуясь, что есть предлог не смотреть на нее.

– Ну, не уверена, что у нас теперь вообще будет шанс поступить в университет. Но… – она запнулась, и Итянь посмотрел на нее, – наверное, стабильность – это неплохо.

В ее глазах мелькнула неуверенность. Итянь впервые видел, чтобы она сомневалась в собственных словах. От повисшего молчания ему сделалось неловко. Пока он придумывал, что бы такое сказать, взгляд его упал на заброшенный колодец.

– А знаешь, почему сюда никто не приходит? Вон там, видишь, монастырь? – Итянь показал на запад, где виднелись ветхие строения под низкими крышами. – Там когда-то жили монахи. Говорят, один монах никак не мог постичь дзен, и однажды он впал в неистовство, прибежал сюда и бросился в колодец. Поэтому теперь все сторонятся этого места. Считают, что оно приносит неудачу.

– Все, кроме тебя.

– Просто я не верю в удачу.

– Это почему?

– Историю создают упорная работа и знания, а не удача. – Эту фразу Итянь слышал от деда. – Ты, наверное, тут все ненавидишь, – внезапно сказал он.

– С чего бы?

– Могу себе представить, каково это – оказаться в такой глуши после Шанхая. Книг нету, поговорить не с кем…

– А-а, ты об этом. Иногда бывает, да. Кажется, что хоть раз еще съем что-нибудь с этим жутким хлопковым маслом – и умру. Но иногда я думаю, что здесь жизнь понятнее. Жизнь в городе бывает такой… – она покачала головой и прищурилась, подбирая слово, – замысловатой.

– Как это? – Слов, которые она подбирала для описания жизни, он явно не понимал. Сперва “стабильная”, теперь вот “замысловатая”.

– Там постоянно митинги. Сегодня человек – заслуженный революционер, а завтра – капиталистический прихвостень. Здесь гораздо спокойнее. И я просто говорю себе, что я тут не навсегда. Что это просто перерыв, а после опять начнется обычная шанхайская жизнь.

– А чего тебе больше всего здесь не хватает?

– Мне не хватает… – начала она, но запнулась, – не чего-то конкретного, скорее… мне не хватает чувства, что меня ждет настоящая жизнь. Когда живешь в городе, веришь, что ты станешь кем-то, достигнешь большего, чем твои родители. Мать постоянно повторяла, что я могу стать инженером. Тут такое невозможно. Я смотрю на деревенских, и мне кажется, будто они все такие одинаковые. – Она вдруг осеклась. – Ох, прости. Не хотела тебя обидеть.

– Да я и не обижаюсь.

Она облекла в слова те чувства, которые он сам испытывал, глядя на отца и Ишоу.

– Мне грустно говорить об этом.

Девушка подняла голову и подставила