«кроватями» из кирпича и цемента. На одной «койке» яруса должны были спать шесть женщин. Как они все могут спать меньше чем в двух метрах друг от друга? Вопрос не требует ответа. Выбора-то нет. Почти год спустя Гуню Фолькман заселили в тот же блок. К тому времени на койках уже теснилось до пятнадцати женщин. В старых зданиях, построенных для вмещения около сотни людей, теперь теснилось по тысяче женщин.

Слово «биркенау» означает «березовая древесина». Эти серебристые деревья окружали район. В тени берез – два заброшенных здания. Одно – мирный красный фермерский домик, переименованный в Бункер 1. Другое – белый коттедж, переименованный в Бункер 2. Однажды молодая словачка, сгребающая сено в близлежащих полях тем июлем, заглянула в один из домиков. Она увидела огромную комнату с трубами вдоль стен и потолков, а на концах труб – нечто похожее на душевые головки. Позже тем же днем она узнала, что это газовая камера. Еще она увидела, как рядом копают ямы, чтобы сбросить туда человеческие останки.{189}

Первыми жертвами этих сооружений стали «непригодные для работы» евреи. В том числе девушки, перевозимые из главного лагеря. Их везли на смерть. К лету 1942 года евреев «на уничтожение» уже везли напрямую в Освенцим, говоря, что их ждут земледельческие работы.

Заключенным, в том числе портнихам, приказали работать над расширением лагеря Биркенау. Гиммлер постановил, что в итоге лагерь должен вмещать 200 тысяч заключенных. Различия в статусе между заключенными и эсэсовцами выражались и в лагерной архитектуре: при проектировании зданий больше внимания было уделено дизайну и снаряжению газовых камер, чем проведению нормального водопровода в бараках. Катька, сестра Брахи, слабая и раненая, строила новый крематорий голыми руками. После длинного рабочего дня она шла умываться в лужице или в раковине, куда всегда надо было пробиваться через толпу. На 12 тысяч заключенных приходилось всего по одному крану, в то время как крематорий был оборудован самыми современными водяными насосами – чтобы воды всегда хватало{190}.

Заключенные также выстроили новое ответвление железной дороги, соединяющее путь Вена – Краков с прямой дорогой в комплекс Биркенау. Они выложили два ряда щебеня и шпал, чтобы два поезда могли прибывать одновременно{191}.

Все дороги в Освенциме вели к смерти. Если заключенные не умирали от голода и болезней, они умирали от тяжелых условий. Как с горечью сказала Ирена: единственный способ отсюда выбраться – через дымоход крематория.

Когда женщин выстраивали на распределение работы, Катька замирала. Ей всегда доставалась самая тяжелая работа. Браха знала, что вечно это продолжаться не может. Вопрос был лишь в том, когда им дадут работу получше, и что за работа это будет. Удастся ли им использовать швейные навыки? По слухам, существовали команды с более размеренной работой, мол, 22 августа 1942 года даже появилось место, где команда жила в приемлемых условиях. Речь шла об административном здании СС под названием Stabsgebäude. Там жили женщины, работающие в регистрационном офисе, женщины, отобранные для домашней службы в домах эсэсовских семей, а также команда рабочих под названием «Верхнее ателье» – Obere Nähstube.

Рядом с небольшой кирпичной аркой у главного входа в Биркенау находилось деревянное здание – блок 3. Это была швейная фабрика, совершенно не похожая на изысканное «Верхнее ателье». Туда отвели французскую коммунистку и портниху Марилу Коломбен на месяц работы вместе со швейной командой Аушвица II. Через Биркенау ее вела энергичная заключенная из Бельгии по имени Мала Циметбаум. Мала работала курьером. Работа вынуждала окружающих доверять Мале, что позволяло ей свободно перемещаться по огромному лагерному комплексу, бегая по поручениям СС. Со временем все портнихи хорошо познакомились с неудержимой Малой{192}.

На швейной фабрике Марилу чинила немецкие формы. Она работала в душном помещении с тридцатью другими женщинами, часть из которых трудилась днем, часть – ночью. Они чинили немецкую военную форму, штопали носки эсэсовцев, вышивали крестики на одежде заключенных, чтобы пометить ее, и шили лагерное нижнее белье. Что-то шло на переработку. Одной еврейской девушке выдали трусы из тонко сплетенной ткани с темными полосками по краям. Несмотря на большую честь – евреи очень редко получали нижнее белье, – девушка ужаснулась и почувствовала отвращение: трусы были сшиты из талита. Еврейское молитвенное покрывало. Это было очередной попыткой унизить заключенных с помощью одежды{193}.

Одной из капо на швейной фабрике была словацкая портниха по имени Божка, которой удалось избежать газовой камеры благодаря своему таланту. Она всеми силами старалась поддерживать женщин в команде и позволяла им работать над своим шитьем, когда это было нужно{194}. Швейными мастерскими в Биркенау управлял эсэсовец Фридрих Мюнкель. Сам он никогда не бил заключенных и время от времени делился с ними сигаретами{195}. По рассказам одной из работниц ночной смены, их эсэсовки-охранницы были скорее глупыми, чем жестокими{196}. Но главное – команда швей трудилась внутри: никакого палящего солнца, никакого морозящего снега, да и можно было работать сидя. Иногда капо разрешали петь.

Несмотря на все это, место в команде швей было лишь временной остановкой на пути к смерти. Двенадцатичасовые смены полностью выматывали заключенных, особенно из-за ужасного освещения. Изголодавшиеся женщины склонялись над швейными машинками. Певицы теряли голос, заражаясь тифом. Если дневные квоты не выполнялись, эсэсовцы применяли физическую силу к заключенным, жестоко избивая швей. В ночную смену комнату освещали огни от труб крематория. Мимо проезжали грузовики, полные трупов; они направлялись к печам. Группы людей проводили под воротами в газовые камеры.

«У некоторых из нас – эсэсовских женщин – были небольшие хлысты, изготовленные в мастерских лагеря, и я несколько раз хлестала таким заключенных», – Ирма Грезе{197}.

– Нас всех отправят в газовые камеры, – сказала одна из спутниц Гуни, откликаясь на мрачные слова Ирены о крематории.

Будучи оптимисткой, Гуня говорила о том, чем займется после Освенцима. Пессимистки о таком не фантазировали.

– Давайте заключим пари, – сказала Гуня. – Если наконец встанем в очередь к газовым камерам, можете меня ударить, но если мы отсюда выберемся – вас ударю я{198}.

Гуня нередко попадала в беду из-за своего неповиновения, даже когда ей того не хотелось. Например, ее били по лицу за то, что она от усталости держала руки в карманах перед охранниками. К счастью, были и люди, уважающие ее стойкость, поэтому в одиночестве она не оставалась никогда. Благодаря этим людям она и оказалась в команде, работающей в здании. Не совсем швейное дело, но так Гуня хотя бы могла применять свои способности в команде ткачей.

Встреченная эсэсовкой Венигер, которая всегда «встречала» заключенных, приходивших на