— Сестра? — долетел до нее вопрос с переднего сиденья.

— А? А, да.

Водитель никогда еще не оказывался в подобной ситуации, чтобы с гробом ехал только один человек, да еще этот нахальный парень так себя повел. Хотя вообще-то он всякое видел. Много разных людей.

— Я помогу вам там, на кладбище.

— Спасибо.

Скоро они добрались. Водитель припарковал машину сбоку от ворот и побежал за могильщиками. Владлена достала зеркальце, собрала растрепавшиеся волосы. Вся подобралась. Загадывать рано, но, кажется, все у нее получилось, так чего сопли распускать?

— Ну все, Ольга Андревна, в последний путь. — Постучала ладонью по крышке гроба, как стучат другу по плечу, мол, давай, еще немножечко поднапряжемся, и скоро всем будет хорошо.

Она шла по знакомой ей дорожке. Под колесами везущей гроб железной каталки скрипел песок и мелкий гравий, и Владлена задумалась: квартиру надо будет, пожалуй, сдать. Денег-то у этой транжиры совсем не осталось. Квартира хорошая, дорого можно запросить, Коленьке снять поменьше, рядом с институтом. Сама будет жить здесь на разницу. А там разберемся. Главное, чтобы этот… — Ее практичные размышления прервала картина, которую она ожидала увидеть меньше всего. У вырытой могилы стояли Марк и еще несколько человек, видимо, друзей. Владлена замерла.

— О, сколько у вас тут народу! Ну хорошо. А я уж думал, одна женщина тоскует. Вот помочь решил, — обрадовался водитель.

Марк засунул руку в карман джинсов и достал из пачки денег пятьсот рублей.

— Спасибо вам.

— И вам. Ну, я пойду тогда в машину.

Водитель немного испортил планы Марка. Он хотел посмотреть в глаза Владлены, увидеть ее первую реакцию, и не смог. Она успела побороть свою оторопь, но все равно заметно нервничала, ее сладкие планы сменились злостью и отчаянием. Вновь открыли гроб. Друзья прощались.

— Ваша работа? — кивнул Марк на венок из цветов вокруг Ольгиной головы. Владлена сжала зубы и отвернулась. Марк сгреб чуть поникшие цветы и запихнул их в мусорный пакет. В деревянном ящике лежала как будто бы Ольга и вроде не она. Слишком много грима, слишком много воска. В морге ему сказали: за десять тысяч сделаем хорошо, за тринадцать очень хорошо. Он, естественно, отдал тринадцать. Только формулировка его несколько удивила. Вот и все. Ушла так быстро. Дружили всю жизнь, и теперь ее нет. А он так ничего ей и не рассказал о себе, за все эти долгие годы. А если бы рассказал, может, она бы и помогла ему, может, справились бы вместе. Но если бы отвергла — он бы не пережил. Потому и молчал столько лет, только бы оставаться рядом.

Гроб погрузили в землю. Могильщики закидали его землей. Рядом с временным крестом выросла большая куча земли, которая пролежит здесь еще год, пока не осядет.

Поминки пришлось собрать на скорую руку. Владлена не думала, что они вообще состоятся. Выставила кутью из холодильника — на кладбище ее не взяла, кого угощать-то, вчерашнюю картошку, водка была в морозилке, да открыли пару банок консервов. Она вела себя тихо и скромно, молча выполняя все просьбы Марка. Быстро напекла блинов, выпила рюмку и ушла к себе в комнату. Что теперь делать? Почему вообще она вообразила, что с ним случилось что-то серьезное? Только исходя из того, что он не приехал в морг? Так это могло произойти из-за чего угодно. Даже из-за банальной пробки. Хотя где его машина? Он приехал на автомобиле их с Ольгой общего друга. Значит, все-таки случилось. Как ей оправдаться перед Колей? Где достать это проклятое завещание? Ведь если ей удастся победить, где она его возьмет, чтобы вступить в наследство? Если она избавится от Марка, то оно само ее найдет. Лежит ведь оно где-то у нотариуса. Но главное, что делать с Марком? Сдаваться она не намерена. Лучше уж сдохнуть самой, чем жить с ненавистью сына и в постоянной нищете и прислужничестве. Она завалилась на кровать, мысли роились у нее в голове, как ядовитые жала. Осечка за осечкой. Выхода два: либо ей скоро придется убираться отсюда и из квартиры вместе со своими пожитками, либо она победит. А для этого надо вести себя очень осторожно и умно. И еще — она ненавидела Марка по-настоящему. Самое ужасное для нее было то, что он ее презирал. И, кажется, наблюдал за ней, как за забавным насекомым, которое живет в стеклянной банке.

* * *

Прошла та страшная осень, когда под луной он преступил грань рассудка. Память его носилась хаотично, перескакивая с лица на лицо, с места на место, с предмета на предмет. И эта блуждающая память никак не попадала в то самое глубокое и опасное место его естества, где возникла и укрепилась его ложная суть, и он, как ни старался, не мог вспомнить, что послужило толчком этим снам и неизбывному чувству вины перед всеми, ведь не он же убил соседку…

В последнее время, видя сына усталым и апатичным, мать в частном порядке стала возить его к известному в определенных кругах психиатру, только уже не к детскому, а ко взрослому. Тот определил юношу как очень умного, ранимого, впечатлительного и инфантильного; опять долго терзал его вопросами с расставленными профловушками. Свои страхи и сны больной, избегая взгляда врача, утаил, но казался заинтересованным и просил повторить некоторые заключения. В результате визита ему снова прописали гoмеопатические лекарства и недолгое освобождение (выпускной класс!) от занятий.

Мама уходила на работу, и он слонялся в тоске по опустевшей квартире, где мог ходить на четвереньках, выть, скулить, рычать, спать под столом или листать книги: старые трактаты по этнографии и психологии мифов. Оказалось, что у матери спрятано их очень много. В одиноких своих хождениях по квартире он отыскивал их в фибровых запыленных чемоданах под кроватью, да еще в шкафах: запакованная в старые наволочки, там хранилась целая библиотека. Он набросился на них с жадностью, не задавая матери вопроса: откуда эти книги и чьи, догадывался, что ответ будет один: об этом лучше помолчать, сейчас не время о них говорить.

Его повторяющиеся сны, недавний вой под луной, ощущение обрастания шерстью в совокупности с новыми знаниями дали ему определение собственного состояния: оно называлось ликантропией. Теперь он зависел от этой идеи.

В те дни он много и сбивчиво думал:

— Я не оборотень, я выворотень, перевертыш, если верить сну.

Когда не читал и не занимался уроками, он сидел под кухонным столом, примеряя на себя симптомы, вычитанные в книгах: повышенная импульсивность, агрессия, стремление к насилию, беспричинная ярость, бессонница, беспокойство. Все это в той или иной форме у него присутствовало. Он включал волка в себе, его действия, чувства, желания, настроения.

Теперь этот угол стал его норой и защитой. Там входил он в свой мир и представлял себя животным умным, хитрым, поджарым, неприхотливым, бегущим по бескрайнему белому полю: иней налип сосульками на животе, спина искрится снежинками. На снегу анютины глазки волчьих следов…

В конце февраля мама выхлопотала соседкину светленькую комнату, надеясь переселить туда сына. Но он предпочел мамину: оттуда лучше была видна луна, не загороженная домами. И в один из вечеров за ужином мать неожиданно рассказала, что этот дом был в собственности их семьи, построил его в начале девятнадцатого века прапрадед, и он же занимал весь этаж с жилым комнатами и собственной архитектурной мастерской. В тот вечер был вспорот покров тайны, и юноша оказался принятым в лоно семьи с ее легендами, историей, событиями и узнал то, что давно его интересовало, но он боялся спросить. В их доме прошлое всегда было покрыто завесой тайны. Такие уж стояли на дворе времена.