животным, должны обладать темпераментом этого существа[433]. Таким образом, если у человека были черты, как у кролика, то он или она должны были быть от природы нервными; если же другой индивидуум был похож на лису, то он должен быть хитрым и умным; а если у третьих были носы в форме орлиного клюва, то они должны были быть возвышенными и свободолюбивыми.

Следуя таким представлениям, многие антиквары рассудили, что портреты на монетах должны были отражать истинный характер человека, показывая глупого Клавдия, мудрого Августа, злого Нерона или распутную Клеопатру. Если древние тексты не указывали им, на что именно смотреть, то за них это могли сделать монеты. На оборотной стороне эллинистических монет приводились эпитеты царей — нечто вроде ярлычков, которые можно было соотносить с портретами на лицевой стороне: Евсевий «благочестивый», Дикайос «праведный», Эвергет «благотворитель» и так далее. На оборотной стороне римских императорских монет антикварии встречали персонификации таких атрибутов, как Нобилитас «благородство», Пудициция «скромность», Клеменция «милосердие», Либералитас «щедрость», Летиция «радость» или Пиетас «благочестие». Монеты с такими изречениями побуждали знатоков приписывать указанные качества лицам, изображенным на них. Они считали нумизматический портрет не только физическим, но и нравственным воплощением лица, изображенного на монете.

В 1683 году врач Жак Спон[434] опубликовал трактат о пользе монет для изучения физиогномики[435]. Спон заверял своих читателей, что природа действительно запечатлевает на наших лицах истинный образ наших душ, и все, что нам нужно сделать — так это посмотреть на себя. Когда он понял, что у императора Нервы[436] на монетных портретах был орлиный нос (рис. 5.5) — верный физиогномический признак доблести, при том, что древние тексты описывали его как чрезвычайно робкого императора, Спон просто заявил, что, несмотря на форму носа, лицо Нервы больше похоже на лицо послушной овцы[437]. Вскоре после этого, в 1697 году Джон Ивлин выпустил снискавшую авторитет книгу «Нумизмата: беседа о монетах, древних и современных», в которой около пятидесяти страниц было посвящено физиогномике[438]. Ивлин присоединился к поискам, связанным с «обнаружением и определением по различным лицам людей не только того сходства, которое они имеют с несколькими видами грубых животных; но также самой их природы и характера»[439]. Он ассоциировал злую натуру с маленькими головами, глазами, носами и ртами, а по форме лба определял скромность, великодушие, угрюмость, наглость, глупость или легкомыслие.

Рис. 5.5. Серебряная тетрадрахма Нервы, Антиохия, 96 г. н. э. Нерва (с орлиным носом) / Орел, стоящий на молнии. ANS 1944.100.65690. Воспроизводится с разрешения Американского нумизматического общества.

Глядя на монеты, Ивлин глубокомысленно заключал, что «у Александра был выступающий подбородок — знак расторопности, великодушия и отваги»[440]. К сожалению, на монете Александра был вовсе не портрет царя, а изображение мифического героя Геракла в шкуре немейского льва (рис. 5.6). Ивлин придерживался откровенно расистских представлений об этнической принадлежности и характере, давая своим предрассудкам санкцию «научной» мысли, «собранной из очень многих и долгих постоянных наблюдений, подтвержденных длительным опытом и основанных на самых непогрешимых доводах и философских решениях»[441]. Но исходя из фанатизма своего времени, он видел только то, что хотел видеть.

Рис. 5.6. Серебряная тетрадрахма Александра III, Вавилон. Изображение Геракла в львиной шкуре, которое иногда принимают за портрет самого царя. Фотография предоставлена Беном Кордой.

В 1764 году великий историк Эдвард Гиббон, автор «Истории упадка и разрушения Римской империи», признался в своем скептицизме по поводу физиогномики[442]. Относительно увиденной им римской бронзовой монеты с изображением Марка Випсания Агриппы[443], сподвижника Октавиана Августа, Гиббон написал следующее в своем дневнике:

Я думал, что смогу прочитать в чертах лица Агриппы тот характер открытости, величия и простоты, который отличал этого уважаемого человека; но наблюдения такого рода, даже если они санкционированы Аддисоном, кажутся мне очень пустыми. Так ли часто в этих чертах читается душа? Хотел бы я посмотреть, скажет ли невежда, которому показали портрет Нерона: «Вот злодей!».

Вызов, брошенный Гиббоном физиогномистам, спасал ситуацию, ведь Нерон на своем портрете (рис. 5.7) выглядит безобидным и почти что ангелом.

Но несмотря на такие предостережения, многие нумизматы продолжали доверять физиогномическим исследованиям монет[444]. В 1778 году врач Иоганн Каспар Лафатер[445] отметил ценность изучения монет для получения физиогномических подсказок[446].

Рис. 5.7. Серебряная тетрадрахма Нерона, Антиохия, 60–61 гг. н. э. Фотография предоставлена Беном Кордой.

Он создал каталог черт личности, связанных с двенадцатью типами подбородка и пятнадцатью типами носа, в дополнение к формам губ, ртов, ушей и головы. Современник Лафатера, Петрус Кампер[447], довел значимость размера черепа до крайности, разработав краниометрическую[448] теорию лицевых углов[449]. Работа Кампера снискала популярность во всей Европе, но его планы опубликовать информацию о древних монетах и камеях так и не были реализованы в полном объеме[450]. Эта задача была отложена до современной нам эры расистской нумизматики, чему будет посвящена следующая глава.

Дорогая цена прогресса

Между тем, все же не все нумизматы были заблудшими физиогномистами, устроившимися в кожаных креслах за созерцанием носов и бровей, и занятыми лишь пересчитыванием своих монет да пролистыванием каталогов. Некоторые из них вносили достойный вклад в науку, пройдя при этом через значительные трудности. Живший в XVII веке нумизмат Франсуа Оливье де Фонтенэ после того, как ослеп, научился изучать монеты наощупь и продолжил их собирать даже не подумав о том, чтобы отказаться от своих научных занятий[451]. Точно так же поступил и Жозеф Пеллерен[452], столетие спустя собравший более 30 тысяч греческих монет и опубликовавший множество важных открытий — он продолжил работать до девяноста лет, уже полностью лишившийся зрения[453]. В XVI столетии блестящий нумизмат Жан Гролье[454] провел некоторое время в качестве военнопленного, а затем несколько лет томился в долговой тюрьме, потеряв при этом две библиотеки. И несмотря на это, богато украшенный золотом кожаный футляр для монет, принадлежавший Гролье, до сих пор хранится в Музее Конде как зримое свидетельство его нумизматических занятий.

На каждого избалованного Людовика XIV, обожавшего свою огромную версальскую коллекцию монет, приходились сотни бесстрашных нумизматов, рисковавших жизнью и здоровьем в погоне за новыми открытиями. Приключения Жана Фуа-Вайяна, собиравшего монеты для этого короля, уже упоминались нами в первой главе. Однако другой нумизмат, Шарль Патен — одаренный и либерально мыслящий интеллектуал, страстно любивший книги