— А что говорит по этому поводу сама Франческа?

— Насколько я знаю, ничего. Она погружена в работу по уши. Для нее существует только лаборатория. И, как мне показалось, она не слишком прислушивается к слухам и сплетням.

— Ясно. Вы хотите, чтобы мы навели справки?

— Да. И если в убийстве Джузеппе Пацци действительно виновен доктор Нери — я хочу, чтобы вы предоставили мне неоспоримые доказательства.

— Понял вас. — Генерал Уколов вздохнул. — Тяжелая задача… Гарантировать, как ты понимаешь, я ничего не смогу.

— Я понимаю, — отозвался Егор.

— И все же попробую что-то сделать. После ужина отзвонись и доложи.

— Хорошо.

— До связи.

* * *

В тот день Франческа Пацци и охранник Джорджи гуляли по городу. Сначала они зашли в зоопарк, где Франческа не была с детства и куда ей вдруг до смерти захотелось, потом зашли в кафе и выпили по чашке кофе, болтая о всякой чепухе, потом ели жульены в «Ротонде».

Джорджи рассказывал ей о своей жизни в России. Это было живо и весело. Франческа с удовольствием отметила, что она еще способна смеяться — искренне и заразительно.

Ее влекло к этому сильному русскому парию. Она боялась признаться себе в этом, но ее голос, ее руки, ее глаза говорили за нее. И Джорджи не мог этого не чувствовать.

Он был по-настоящему красив, красив неброской, мужественной красотой — в его мускулистом теле чувствовалась огромная сила, которую он боялся или стеснялся применить, стеснялся даже показать. Как если бы огромный лесной медведь вдруг полюбил луговые цветы и, попав на луг, двигался бы среди этих цветов осторожно и пугливо, боясь помять лепестки или сломать нежные стебли.

Вечером Франческа и Джорджи пошли в театр. Однако досмотреть спектакль до конца Франческа не смогла, все происходящее на сцене (а это была настоящая трагедия, со слезами, заламыванием рук и гибелью героев) казалось ей смешным и ненатуральным.

Не прошло и часа, как Франческа и Джорджи спустились по мраморным ступенькам театра и направились к машине. На улице было довольно прохладно. Франческа поежилась и подняла воротник длинного серого пальто.

— Вам холодно? — встревоженно спросил ее Джорджи.

Франческа покачала головой:

— Нет. Просто немного зябко. В театре было очень жарко.

— Да, это так, — согласился Джорджи.

Они прошли несколько шагов в молчании.

— Как вам пьеса? — спросил Джорджи.

Франческа пожала плечами:

— Не знаю. Я не очень-то люблю театр.

— Не любите театр? Почему?

— Как вам объяснить… В театре все как-то не натурально. Все прикидываются. Актеры прикидываются, что они не видят зрителей. Зрители прикидываются, что верят актерам, что те не видят зрителей. Вот, например, когда актер смотрит в зрительный зал и говорит: «Посмотри-ка, дружите, что это там белеет вдали? Это облако или корабль?» А тот ему отвечает: «По-моему, это гора!» Ну, разве это не смешно? Какая гора? Какое облако? Похоже на клинический случай шизофрении, правда?

Джорджи рассеянно улыбнулся:

— Не знаю. Я никогда не видел шизофреников.

— Просто я больше люблю читать пьесы, чем смотреть, — мягко сказала Франческа.

Они подошли к машине и остановились.

— Вы не хотите никуда заехать? — спросил Джорджи.

— Куда, например?

— В клуб. В ресторан.

Франческа покачала головой:

— Нет. Очень хочется спать.

— Жаль.

— Мне тоже. Возможно, в другой раз.

— Надеюсь, — сказал Джорджи. — Надеюсь, что этот раз будет. Мне стоило огромного труда уговорить вас погулять со мной. Я считаю это большим успехом.

Охранник взял ее за руку и улыбнулся.

Франческа смотрела на его худощавое лицо, на его серые глаза, на его большие руки, и ей хотелось сказать ему что-нибудь нежное, чтобы он понял, как она на самом деле к нему относится.

Она чувствовала, что достаточно малейшего сигнала с ее стороны, чтобы теплое чувство, тлеющее в его богатырской груди, вспыхнуло могучим огнем. Тем самым огнем, который сжигает человека изнутри и который обычно зовется любовью.

Он ждал этого сигнала, ждал малейшего намека — Франческа это чувствовала. Но она не могла позволить себе влюбиться в кого-нибудь или зажечь любовь в чьем-нибудь сердце. Любовь — это слабость, а она должна быть сильной. И потом, что будет, если Джорджи и вправду влюбится в нее, а с ней что-нибудь случится?

Она не могла позволить, чтоб этот большой, добрый, славный человек страдал. И для этого она должна быть жестокой.

— Поехали, — сказала Франческа и высвободила руку из его пальцев.

Перед дверью дома она сказала, не глядя ему в глаза:

— Ну что, будем прощаться?

Джорджи покрутил головой:

— Нет.

— Вы что-то хотите мне сказать?

Он кивнул:

— Да. Только… — Он замялся.

— Джорджи, дорогой, на улице холодно. Если хотите что-то сказать, говорите быстрей, пока я не превратилась в сосульку.

— Хороню. — Он набрал полную грудь воздуха и торжественно заговорил: — Франческа, мы с вами знакомы совсем недолго. Я почти ничего не знаю о вас. Но дело в том, что я…

— Что вы?

— М-м… Я не знаю, как это сказать… Как это сказать, чтобы не обидеть вас…

Франческа улыбнулась:

— Хотите обозвать меня каким-нибудь неприличным словом?

Сероглазый охранник улыбнулся:

— Я скорее вырвал бы себе язык.

Франческа зябко передернула плечами.

— Тогда подбирайте слова побыстрее, — сказала она. — Я замерзла и очень хочу спать.

— Да. Простите. Я вас задерживаю, но я… — Он махнул рукой. — Черт, наверно, я выбрал не совсем удачное время. Я, пожалуй, скажу вам все в другой раз.

Франческа почувствовала, что ей совсем не хочется расставаться с этим славным русским. С ним она чувствовала себя спокойной и безмятежной, как будто все, что произошло с ней, осталось в далеком, полузабытом прошлом.

— Ну уж нет, — сказала тогда Франческа. — Договаривайте сейчас. Вы же не хотите, чтобы я умерла от любопытства?

— Нет, — сказал Джорджи. — Конечно, нет.

— Говорите! — потребовала она.

Охранник робко улыбнулся.

— Дело в том, что я вас…

Франческу вдруг охватил страх, на какое-то мгновение ей показалось, что она вот-вот совершит огромную, непоправимую ошибку.