не мальчишка, способный бегать за каждой юбкой, а человек в летах и, наконец, не такое его положение и слишком он умен, чтобы не уметь вести себя, как следует женатому.

Несмотря на все эти рассуждения, старик однажды спросил Ксению:

— Ты не раскаиваешься, Сюша, что дала согласие?

— Я, папа, прежде, чем дать согласие, обдумала.

— То-то родная… И он хороший человек…

— Кажется, хороший…

— Выйдешь замуж, и любовь придет, Сюша…

Ксения ничего не ответила.

— Только ты что-то уж очень холодна к Степану Ильичу, моя милая…

— Холодна? Такая, как всегда… Я его не обманывала… Я предупреждала, что не влюблена в него…

— А он?

— Думает, как и ты, что любовь придет, — отвечала Ксения.

— Конечно, придет… Будут дети… Ты будешь счастлива, моя умница!..

И старик крепко обнял дочь и прибавил как бы в утешение:

— Тоже эти браки по страсти не всегда бывают прочными… Пыл-то первый пройдет и… Да, впрочем, что ж я говорю… Ведь, если б ты в кого-нибудь влюбилась, разве я стал бы препятствовать когда-нибудь… А вот до сих пор, кажется, этого не было… Слишком тебе много ума Бог дал… Людей-то ты умеешь понимать…

И отец отпускал от себя дочь, успокоенный, вполне уверенный, что и сам понимает ее.

А между тем Ксения, оставаясь после ухода Павлищева одна, нередко прислушивалась: не раздадутся ли в гостиной твердые, уверенные шаги Марка, и она радовалась, как ребенок, втайне смущаясь и досадуя на себя, когда Марк проходил в кабинет отца и после проводил с нею вечер…

«Неужели, в самом деле, она, не молодая уже девушка, влюбилась в этого мальчишку?» — задавала она себе вопрос, оставаясь одна, и вместо ответа, чувствовала, как слезы тихо льются по ее загоревшимся щекам и в то же время какая-то беспредельная тоска охватывает ее сердце.

А Марк, как будто не замечая, как оживляется при его приходе Ксения, с каким интересом говорит с ним и как иногда ласково на него смотрит, ходил себе аккуратно два раза в неделю и все более и более, казалось, начинал интересоваться девушкой.

Он вел свою игру с искусством самого опытного Дон-Жуана, хотя и не знал совсем женщин и ни одну еще не любил.

XVIII

Из дневника Марка.

7-го мая.

Мой патрон, видимо, ни о чем не догадывается и пребывает в счастливом положении человека, готового получить миллион вместе с женой. Очень весел и игрив. И в департаменте не засиживается — торопится к шести часам обедать к невесте. Вчера потребовал к себе на квартиру и распространился на счет своих чувств ко мне, как к золотому работнику, и обещал никогда не расстаться со мной, «по крайней мере, по своей воле», — любезно прибавил он и крепко пожимал мне руку. Я, конечно, благодарил. Пусть думает, что я благодарный теленок. Потом, разумеется, поручил мне новую работу (для этого и звал!) и просил поспешить. Он всегда спешит, и весь департамент у него спешит, как угорелый. Это у Павлищева особый шик гнать на почтовых и поражать министра быстротой работы. Понимает, каналья, чем взять. И берет этим! А ведь, в сущности, если разобрать, далеко не орел этот Павлищев. И образование у него весьма поверхностное — так, верхушки одни, и знаний мало, а ведь считается звездой!.. Как подумаешь, как легко прослыть у нас звездой, так даже смешно становится! Прежде и я думал, что Павлищев в самом деле нечто выдающееся, а как поближе узнал, вижу, что только умен, ловок и умеет работать и показать товар лицом. Хорош, значит, ассортимент, если Павлищев считается чуть ли не административным гением!.. А ведь наверное увенчает карьеру…

Возвратил он мне записку, которую я ему составил две недели тому назад, и попросил переделать. Министр переменил взгляд на вопрос и, следовательно, нам приходится, к сожалению, тоже переменить… «Составьте, говорит, записку в другом направлении».

— В каком прикажете? — спрашиваю.

Он объяснил. Оказалось, направление совсем противоположное, тому, что излагалось, по поручению Павлищева, в записке.

Не в первый раз приходится нам делать такие штуки. Конечно, Павлищеву в сущности на это наплевать. Однако, желая показать мне, что делает это скрепя сердце — мол, и у него мнения свои есть — он сказал, что долго спорил по этому поводу с министром, но что министр не согласен. Ничего не поделаешь, дорогой Марк Евграфович! — прибавил он.

Павлищев довольно откровенен со мной. Уверенный, что я не болтлив и не злоупотреблю его откровенностью, он часто рассказывал мне, что делается, так сказать, за кулисами. По его словам, и министр внезапно переменил свой взгляд на вопрос, изложенный в записке, только потому, что опасался, будто взгляд этот не понравится в некоторых сферах. Он даже не уверен был в этом, а только опасался.

И этого было совершенно достаточно, чтобы, без всякой попытки отстоять свое мнение, — решить серьезный вопрос в другом смысле!

Какая трусость и, главное, совершенно ненужная!

Прощаясь со мной, Павлищев спросил: давно ли я был у Трифоновых?

Я отвечал, что был на-днях.

Ни черточки неудовольствия на радостном лице патрона. Он глядит совсем именинником. Не боится он, как видно, что я могу преподнести Трифоновым рассказ об его «ошибке молодости» с сестрой, рассчитывая, что нет цели вредить человеку, от которого можно ждать богатых милостей. Не даром же Павлищев в последнее время стал еще любезнее и интимнее со мной. И наконец он верит в мое благородство. А мысль, что я, Марк Борисов, могу из-под его носа вырвать невесту с миллионом, разумеется, не может прийти даже в голову его превосходительства. До того это неправдоподобно! Будущий министр и какой-то Марк Борщов!?

А между тем, барышня, видимо, мною увлеклась не на шутку. Мне остается только сделаться окончательно влюбленным и — кто знает? — не нужно будет и об «ошибках молодости» Павлищева рассказывать, чтобы невеста ему отказала. Она — человек решительный, довольно самостоятельный и перед этим не остановится, а Трифонов слишком любит дочь, чтоб ставить препятствия. Для барышни лучше подождать министерства, но иметь в супругах молодого и свежего человека, чем выходить замуж за этого потертого бабника. Воображаю, как он ошалеет, если это случится. Интересно будет взглянуть на его самодовольную физиономию… И захочет ли он того иметь у себя «золотого работника»? Полагаю, он настолько умен, что захочет… И я не прочь…

Барышня любит вести со мной беседы и упрекает, что я всегда рано от нее ухожу. Она доверчива и считает меня искренним другом. В последний раз она перехватила