мой «нечаянный» восторженный взгляд, и вся просияла. А щеки так и залились румянцем. Думает, верно: не обращал никакого внимания, а теперь… влюбился. Однако, я ни пол-слова о чувствах и ни одного комплимента… Так оно лучше. Пусть считает, что я в тайне влюблен, не смея мечтать о взаимности и не смея открыться, зная, что она невеста другого. А интересно вести эту игру и наблюдать, как барышня с миллионом сама лезет тебе в рот — бери только не сразу, а осторожно, чтоб не испугать и не возбудить подозрений. Глупые эти влюбленные бабы и совсем теряют голову.

Очевидно, она и не подозревает во мне такого же карьериста, как и Павлищев, только куда посмелее его. Я хоть и не вполне высказываюсь, но не скрываю, что смотрю на жизнь и на людей не в розовые очки, а она не верит, конечно, что в двадцать четыре года можно быть таким скептиком. Она думает, что я несколько озлоблен и что мои взгляды смягчатся. Пусть думает! Это ее дело…

Прощаясь со мной в последний раз, она неожиданно сказала:

— Надеюсь, что и после моей свадьбы вы будете у меня бывать и мы будем с вами такими друзьями, какими нечаянно сделались.

Я отвечал, что едва ли…

— Почему? — спросила она.

— Мало ли какие могут быть причины, Ксения Васильевна! — отвечал я уклончиво.

— Какие, например?

Глаза ее блеснули. Казалось, барышня была удивлена.

Я молчал, и она нетерпеливо бросила:

— Что ж вы молчите? Какие причины могут помешать вам бывать у меня? Отвечайте! — воскликнула она порывисто.

Я притворился смущенным и, словно бы приискивая причины, проговорил:

— Могу не понравиться вашему мужу… Наконец, могу уехать на службу куда-нибудь в провинцию… Мало ли что может случиться…

И, проговорив это, ушел, крепко и значительно пожав ее руку.

Теперь целую неделю не пойду. Пусть раздумывает над моими словами!

Я, конечно, не влюблен в эту барышню, но она мне нравится, и я был бы хорошим мужем. Терпеть не могу развращенных людей и особенно этих искателей ощущений. Точно в любви жизнь. Любовь — просто физиологическое отправление и ничего более. Ну, а Ксения Васильевна мне не противна. Следовательно…

17 мая.

Сегодня заезжал ко мне Трифонов. Не застал дома и оставил записку, зовет к себе. Удивляется, что я пропал, а в департаменте Павлищев говорил, что Трифонов без меня соскучился и жалуется, что я забыл их. — «Уж вы сходите к старику», посоветовал мне Павлищев… Я отвечал, что работы много. Павлищев сказал, что разрешает мне отдохнуть.

— Говорят, вы совсем аскетом каким-то живете. Это правда? — спросил он.

— Правда.

— Экий вы странный молодой человек… Я в ваши годы и работал, и… жил! С вашей наружностью можно отлично жить! — прибавил Павлищев и весело расхохотался, подмигнув глазом. — Или женщин боитесь? Напрасно… напрасно… Вы им должны нравиться!.. Нет, без шуток, поезжайте к Трифоновым… Уж ублажите старика…

Я обещал побывать на другой день.

— А сегодня? — настаивал почему-то Павлищев. — Сегодня у них последний четверг.

Я отговорился под предлогом, что сегодня кончаю работу. И не хотел я идти в четверг, когда у Трифонова «народ».

А видно, барышня соскучилась. Это она, конечно, отца посылала!

20 мая.

Развязка пришла. Барышня физиологически на точке каления. Миллион несомненно мой, и она сделает глупость — «выйдя замуж за мальчишку». Прежде она всегда называла это глупостью и смеялась над браками, в которых жена моложе мужа… А теперь… Запишу все по порядку.

Когда вчера вечером я пришел к Трифоновым, старика не было дома. У старухи была мигрень, и она была у себя на верху. «Барышня дома, барышня примет!» — сказал мне лакей и пошел доложить.

— Пожалуйте к барышне! — проговорил он.

Я вошел в этот маленький кабинет. Ксения радостно протянула обе свои руки и проговорила.

— Наконец-то. Отчего так долго не были?

Мне показалось, что за эти дни она немножко похудела и осунулась. Глаза ее горели неспокойным блеском, и что-то лихорадочное было во всех ее движениях.

Я, по обыкновению, сослался на работу.

— Не лгите; когда кого хотят видеть, никакая в мире работа не помешает. Значит, вы не хотели меня видеть?

— Очень даже хотел, — прошептал я.

— Так отчего же не приходили?.. Какие причины заставляют вас не ходить теперь и обещать не ходить, когда я выйду замуж?.. Ведь я через месяц буду женою Павлищева. Слышите ли? — прибавила она словно с какою-то угрозою и серьезно и пристально глядела на меня.

Момент был, что называется, «психологический». Нужно было им воспользоваться, и я с приличною торжественностью и, понижая, как следует, голос, проговорил, слегка запинаясь, как человек, у которого вынуждают скрываемую им тайну:

— Ксения Васильевна… К чему вы спрашиваете?

— Мне нужно знать… всю правду… всю… понимаете ли? — повелительно прошептала она..

— Да разве вы сами не видите? — чуть слышно промолвил я.

— Ничего я не вижу… Я вижу, что вы не друг мне…

Но глаза ее говорили другое. Вся она просветлела и, казалось, замерла в ожидании моих слов…

— Не друг?.. — переспросил я. — Я больше чем друг… Но вы скоро будете женою другого… Разве смел я…

— Чего вы не смели?.. — прошептала она.

— Сказать, что уже давно люблю вас…

И я покрыл поцелуями руку девушки.

Она отдернула руку, обвила мою шею и страстно прильнула к моим губам, вся трепещущая и счастливая.

— А вы, мои желанный, мой красавец, разве не догадывались, что я люблю только вас! — шептала она, и внезапно слезы хлынули из ее глаз.

Мы провели вечер влюбленных. Внезапная близость этой страстной девушки увлекла и меня, и я целовал ее руки, лицо, шею в каком-то безумном экстазе. Молодое, здоровое животное заговорило во мне; в эти минуты я, конечно, был влюблен в нее страстно и искренно.

Ксения решила завтра же отказать Павлищеву и поговорить с отцом.

— Ты будешь моим мужем и никто более! — властно проговорила она, когда я выразил сомнение в согласии отца, и обняла меня на прощанье с порывистою страстностью.

Поздравляю, ваше превосходительство!

XIX

Когда на другое утро Ксения вошла, по обыкновению, в кабинет поздороваться с отцом, старик был просто удивлен радостным выражением ее лица. Такой Сюши он давно не видал. Она точно преобразилась, помолодела, похорошела и вся будто сияла каким-то внутренним светом невыразимого счастья. Оно, казалось, наполняло все ее существо: искрилось в глазах, светилось в улыбке, необыкновенно мягкой и доброй, говорило о себе в каждом движении… И одета сегодня она была не так, как