class="p1">А Степан Ильич, не замечая этих взглядов, выпил еще рюмку водки, еще наложил себе икры и, перепробовав затем несколько вкусных закусок, с видом удовольствия взглянул на тарелки с биском, поставленные на столе и, усаживаясь, по обыкновению, рядом с Ксенией, привычным движением руки заложил салфетку за ворот рубашки и принялся за биск, который готовился у Трифоновых замечательно.

По видимому, Степан Ильич не замечал ни какой-то странной натянутости и неловкого молчания, бывших сегодня за столом, ни беспокойных взглядов, бросаемых стариком на Ксению, ни улыбки, бродившей на лице Бориса.

Покончив с биском и запив его рюмкой превосходной мадеры, Павлищев стал рассказывать, как сегодня министр почти навязался ему в посаженые отцы, и весело прибавил, обращаясь к Ксении:

— Надеюсь, вы ничего не имеете против этого?

Ксения пожала плечами и ничего не ответила, а Василий Захарович поспешил осведомиться о министре. Говорят, он необыкновенно много работает, несмотря на то, что доктора ему советуют отдохнуть. Это правда?

Павлищев усмехнулся.

— Это он сам любит рассказывать, — проговорил он, — особенно, когда ему кажется, что положение его не твердо, а сам, могу вас уверить, здоров. Он очень любит власть и потому мнителен до болезненности… Вот уж шесть лет, как я слышу от него, что он устал, и что ему пора отдохнуть… А между тем, предложите ему отдохнуть… он придет в отчаяние…

И Павлищев продолжал описывать своего патрона с тою откровенностью, с какой можно было позволить себе только в кругу близких. Он бесспорно умный человек, но считает себя непогрешимым и потому делает много глупостей… Ну, и опьянен несколько властью… Не любит противоречия.

— А вы, Степан Ильич, кажется, самый близкий к нему человек? — спрашивал Трифонов.

— Да, мы с ним ладим. Министр признает мои маленькие. способности, — промолвил скромно Павлищев.

— И, конечно, ценит?

— На это пожаловаться не могу! — с веселою довольною улыбкой отвечал Павлищев, накладывая себе на тарелку рыбы.

Снова наступило молчание.

Когда Павлищев, после рыбы, с видом знатока потягивал золотистый иоганисбергер, Борис, переглянувшись с Ксенией, неожиданно проговорил:

— Говорят, что вы скоро будете министром, Степан Ильич?

Его превосходительство невольно покраснел и приятно осклабился, словно кот, которому поднесли кусок мяса.

— Мало ли какой болтают вздор…

— Отчего же вздор?

— Во-первых, никто и не думает меня назначать министром, а во-вторых, я слишком молод для такого поста и по служебному положению, и по летам.

— Однако, Ивкова же назначили… А он моложе вас, кажется?

— Исключение из правила ровно ничего не доказывает, Борис Васильич…

— А вы хотели бы быть министром, Степан Ильич? — спросила Ксения и насмешливо взглянула на Павлищева.

— Плохой тот солдат, кто не хочет быть фельдмаршалом! — смеясь, отвечал Павлищев.

— И надеетесь?..

— Что за вопрос!? Можно хотеть и все-таки не иметь надежды… Все зависит от случая…

Лакей поднес блюдо, и Павлищев наложил на тарелку молодого цыпленка.

«Неправда, надеешься!» — подумала Ксения и почему-то решила, что Марк был бы несравненно лучшим министром, чем Павлищев.

Обед закончился спаржей и мороженым, и его превосходительство, после вкусных яств и нескольких рюмок доброго вина, встал из-за стола, слегка отяжелевший и размякший, в том добродушно-счастливом послеобеденном настроении, которое располагало Павлищева к мягкому креслу, душистой сигаре и к веселой болтовне, полной пикантных недомолвок, с хорошенькой женщиной.

Тотчас же после обеда все, исключая Ксении, быстро разошлись, не дождавшись кофе. Трифонов как-то смущенно и усиленно извинялся, что идет «соснуть часок», старушка, сославшись на мигрень, ушла с англичанкой наверх, взглядывая на Павлищева грустным, безмолвным взором, а Борис, звякнув шпорами, удалился без всяких объяснений.

— Пойдемте ко мне, — проговорила Ксения.

Его превосходительство, ни о чем не догадывавшийся, очень обрадовался, что остается наедине с Ксенией, рассчитывая на приятный часок. Сегодня его невеста была такой обворожительной и, казалось, расположенной с большею терпимостью отнестись к флирту, на который, в качестве жениха, Павлищев имел несомненное право. А то эти одни почтительные поцелуи — благодарю покорно!

«Весна подействовала!» — снова пронеслось в его голове.

И он, следуя за Ксенией, жадными, замаслившимися глазами, как несколько минут тому назад смотрел на блюда, взглядывал теперь на сливочную шею и розоватый затылок девушки, и с видимым восхищением облюбовывал сзади ее гибкую стройную фигуру, на ходу слегка вздрагивавшую бедрами…

Он вошел вслед за ней в этот уютный, залитый светом, кабинет, и когда Ксения присела на диван, достал из кармана и подал ей открытый футляр с роскошным браслетом, на котором сверкал довольно крупный бриллиант.

— Не надо, — проговорила тихо Ксения, не поднимая глаз.

Тон ее голоса звучал мягко и в то же время серьезно.

— Это что значит, Ксения Васильевна? Разве не угодил? — удивился Павлищев.

И, придвинув кресло, он опустился в него и взял ее руку, она отдернула руку и, поднимая на Павлищева смущенное и серьезное лицо, проговорила:

— Степан Ильич, не сердитесь, если можете, и простите меня…

— Простить? За что? — растерянно прошептал Павлищев, сразу увидав по лицу Ксении, что ему предстоит выслушать что-то жуткое.

В голове его мелькнула мысль: «Уж нет ли за ней ошибки молодости и не хочет ли она покаяться!» И эта гнусная мысль даже на миг успокоила его. Он, конечно, великодушно простит «ошибку» девушки с миллионом.

А Ксения продолжала:

— Я раздумала и беру назад свое слово. Я не буду вашей женой!

Эти слова произвели на Павлищева поражающее действие. Бледный, с широко раскрытыми глазами, он с каким-то жалким и растерянным видом смотрел на Ксению и в первое мгновение не находил слов, ясно понимая только, что миллион для него потерян…

И, несколько оправляясь от впечатления этих ошеломивших его слов, он прошептал:

— Это жестоко, Ксения Васильевна… Я вас так люблю.

— Позвольте в этом усомниться, Степан Ильич, — промолвила Ксения.

— Вы не верите?

— Простите, не верю. В вас оскорбленное чувство говорит, а не любовь… Но во всяком случае, простите меня. Я виновата.

— Можно спросить, какая причина вашего внезапного решения? — спросил Павлищев, скрывая закипавшее раздражение под маской глубоко оскорбленного человека, готового перенести свое несчастье, как следует порядочному и благовоспитанному человеку.

— Единственная… я уважаю… я расположена к вам, но я не люблю вас так…

— Как полюбили кого-нибудь другого? — перебил Павлищев.

— Я никого не люблю! — проронила Ксения, вся вспыхивая от этой лжи.

— Впрочем, что ж я расспрашиваю… К чему это? — проговорил Павлищев, вставая.

И он почтительно наклонил голову и вышел.

Возвращался его превосходительство домой злой и раздраженный, и весна уж более не действовала живительно на него. Дорогой он шептал ругательства по адресу Ксении и ее родителей и, когда вернулся домой, обругал без