class="p1">– Да что она знает? Её рядом не было.

– Ну ты же понимаешь, у них мог быть разговор бабский.

Пётр Александрович негодовал.

Ему казалось, что боль и унижения сломят Настю, и она станет его женой. Но не тут-то было. Настю перепутали с другой заключённой и увезли. По пути сбросили с машины, подумав, что она умерла.

И только Любовь Ларионовна знала, кто совершил ошибку.

Это она ввела в заблуждение проверяющего.

Тот на вечерней перекличке подошёл к Насте и спросил:

– Макарова или Семёнова?

А поскольку Настя была без сознания, Любовь сказала:

– Семёнова.

Наутро Настю вместо того, чтобы отвести к Слизняку, на носилках унесли куда-то. Больше Любовь её не видела, но чувствовала, что спасла свою сокамерницу.

И только через два дня Пётр Александрович забил тревогу, но было уже слишком поздно.

После ареста Насти Марфа Игнатьевна взяла на себя заботу о внуках.

Сенька замкнулся в себе ещё больше.

Эльза была ещё настолько мала, что отсутствия матери не заметила.

Почему-то именно к Эльзе Марфа питала какие-то материнские чувства. Удивлялась себе.

Пётр Александрович заходил редко. О том, что Настя пропала, не говорил.

Документы Эльзы переделал, записал её Макаровой, но отчество оставил своё.

В колхозе Петра стали побаиваться. Неожиданным известием для многих стал его донос на отца Вари Геннадия Ефимовича.

Всё случилось неожиданно.

Ночью Марфа Игнатьевна проснулась от яркого света фар.

В дверь стучали настойчиво. Проснулась Эльза.

К ней встал Сенька, а Марфа пошла открывать.

На пороге стояли четверо. Уставились на Марфу, она на них, чуть было не перекрестилась.

– Не тот дом, – крикнул кто-то из глубины двора.

Гости сели в машину, отъехали.

Марфа Игнатьевна решила полюбопытствовать, вышла на улицу.

Остановились «гости» около дома Геннадия Ефимовича.

Он вышел на порог в трусах и с трубкой.

Курил довольно вызывающе.

Крикнул с порога:

– Никак, ко мне пожаловали? Отчего в такое время? Завтра ведь обещали.

– Обещали, – засмеялся один из приезжих. – Обещали, чтобы раньше времени не сбежал. Так что, Геннадий Ефимович, собирайтесь.

Марфа Игнатьевна всё-таки перекрестилась. Стали собираться соседи.

Геннадия схватили под руки и потащили к машине. Трубку у него забрал один из «гостей».

Из дома кричала жена Геннадия, плакали дети.

– Боже мой, что делается-то? Что делается? Генка вроде бы мужик неплохой.

– Неплохой, может быть, он и есть. Только денег у него нашли и паспорт заграничный и на него, и на детей пропуска. Есть переписка на буржуйском языке, открытки. Поговаривают, что сбежать он на днях планировал. Да вот Пётр Александрович вовремя узнал об этом. Так что таких меньше станет, кто за наш счёт хочет покинуть страну. А сколько таких предателей нынче развелось! А каким был правильным! Призывал к порядку, читал лекции, а сам…

Никто точно не знал, действительно ли Геннадий собирался бежать, но после его ареста все как-то притихли.

Мать Вари разлуку с мужем не выдержала и через неделю умерла. Варя и её младшая сестра остались без присмотра взрослых. В школе Варю попросили больше не посещать уроки.

Марфа Игнатьевна увидела на улице заплаканную девочку, пожалела её, пригласила к себе.

Накормила. Глазами голодного волчонка смотрела Варя на Марфу. Куда-то подевалась её надменность и спесь, наглость и высокомерие.

Сидела она, опустив голову и держа в руке хлеб. Рядом с ней её сестрёнка ела уже третий кусок хлеба.

Марфа накормила девочек от души, а они на следующий день пришли снова.

Так и ходили покушать, а ночевали дома.

Председатель захаживал к детям, проверял, всё ли в порядке. В детский дом отправлять запрос не стал. Попросил некоторых жительниц иногда делиться едой.

Как-то утром Варя проговорилась, что видела Тамару в городе. Марфа Игнатьевна сначала отмахнулась, а потом как пристала к девочке:

– Где видела? А ну, говори!

– Улица была широкой, я с отцом за руку шла. Тамара спешила с девушкой куда-то рано утром. Здание там высокое и забор. Она узнала меня, но прошла мимо.

Отец мне не поверил. Сказал, что сам видел, как Тамару хоронили. А я ведь и не ошиблась.

На следующий день Пётр Александрович повёз Варю в город. Обещал, что восстановит её в школе, если она вспомнит, где видела Тамару.

Но для Вари все большие здания были одинаковыми. И почти у каждого поворота она говорила:

– Вот тут видела, точно!

Пётр понял, что занимается бесполезным делом, всю дорогу ругал Варю.

После ареста Геннадия Ефимовича Пётр Александрович стал побаиваться и собственного ареста.

И вроде как Слизняк постоянно искал в списке знакомые фамилии и предупреждал кого нужно, Пётр всё же нервничал.

Три раза он отправлялся на поиски Насти. Убеждался в том, что запомнить место, куда её сбросили с машины, невозможно.

Каждый метр пути был однообразен. Узкая колея дороги петляла среди высоких сугробов и не давала никаких надежд.

– По весне проедем, обочину чистить надобно будет, вот и найдём твою Настю, – подбадривал Петра водитель.

– Мне она живая нужна! – Пётр Александрович говорил грубо.

Водитель пожал плечами и резко повернул так, что Пётр ударился плечом о дверь.

– Живой не найдут в сугробе точно. Так что больше не вижу смысла тут ездить, – уверил Петра водитель.

* * *

Сплетницу звали Шурочка. Миловидная женщина работала в клубе завхозом. Её небольшая комнатушка-кабинет всегда была полна сплетнями. Не было такой новости, которая первой не долетала бы до Шурочки.

Муж Шурочки обладал невиданной силой. В одиночку таскал плуг, который был под силу только лошади. Его и считали как одну единицу наряду с лошадьми.

Шурочка с мужем жила более-менее сносно. Ещё молоденькой девушкой она была отдана за него отцом. Сам Глеб чувств возвышенных к супруге не испытывал, жил, как было принято в обществе. После работы приходил домой, целовал в лоб жену и детей. Иногда выпивал с трактористом Василь Василичем и приходил с работы за полночь.

Шурочка его постоянно куда-то отправляла.

– Сколько ты будешь эту железяку таскать? Да надорвёшь спину, я тебя и не подниму! Да давай уже другую работу заимей! Мне, завхозу клубному, стыдно иметь мужа, который кобылу заменяет.

Глеб молчал. В особые дни глубокой депрессии мог стукнуть кулаком по столу. Тогда Шурочка замолкала, убирала с кухни всю посуду и мужа не кормила, пока тот прощения не просил.

Глеб сначала просил, а потом перестал. И началось противостояние двух характеров.

Когда ему на работе нашептали, что Шурочка в поцелуе страстном зашлась с Егором, аж обрадовался.

– Слава богу, – пробормотал он.

Докладчики удивились, не такой реакции ожидали.

Дома Шурочка была в образе. Лежала на