Мокрого за шиворот. Подвел к окну. Тот уже пришел в себя и, хотя почти не вырывался, орал на весь коридор:

– Все! Тебе хана! Братану скажу! Он тебя порвет! Понял?

Ефим схватил его левой рукой за волосы и со всей силы толкнул лицом в окно. Послышался звон сыплющегося стекла и дикий крик:

– А-а-а-а-а-а!

Продолжая удерживать левой рукой волосы Мокрого, правой Ефим взял один из осколков и придавил его острием к горлу кричащего.

– Заткнись! Перережу!

Крик прекратился.

– Если брату скажешь, тебе не жить. Понял?

– Понял, – хрипел окровавленным лицом школьный тиран. – Пусти.

– Не-е-т. Сейчас я тебя отведу к ближайшей училке, и ты сознаешься, что сам нечаянно разбил это окно. Понял? Ефим оглянулся. В коридоре никого. «И я был таким же трусливым еще вчера», – мелькнуло в его голове…

Пока в начале последнего урока шел опрос домашнего задания, Лазарев про себя анализировал сложившуюся ситуацию. «Оставшиеся двое наверняка о происшедшем информированы. А судя по разглядыванию моей персоны, – Ефим действительно ловил на себе взгляды учащихся и на переменах, и даже сейчас на уроке, – о событии, может быть, уже знает вся школа. Отморозки наверняка растеряны. Надо закрепить успех». Ефим, незаметно для преподавателя, спрятал чистую тетрадку за поясом брюк и закрыл ее пиджаком. Попросился выйти. В коридоре подошел к расписанию. Выяснил, в каком кабинете находятся 9 «Г» и 9 «А». Поскольку «гэшники» оказались ближе, то сперва направился именно к ним:

– Извините, можно, я Курдаеву тетрадку отдам? – для убедительности Ефим достал спрятанное под пиджаком и повертел в руках.

– Давай, только быстро, – разрешила новенькая молодая преподавательница. Она еще не обладала той чопорной властностью, которая характерна для большинства учителей со стажем.

Ефим быстрым шагом подошел к парте растерянного двоечника, переложил тетрадку в левую руку, правой со всей силы ударил Вавилу в лицо и бросился к выходу.

– В чем дело? – растерялась преподавательница. – Ты из какого класса? Как твоя фамилия?

Но Ефим уже захлопнул за собой дверь и бегом направлялся в 9 «А». Там преподавательница была строгой, к тому же хорошо знала Лазарева. Наверняка не разрешит до звонка заходить в класс. Следовало действовать еще более решительно. Однако перед кабинетом Ефим задержался. Решительно – не значит бездумно. Взглянул на руки. Подошел к окну. Положил тетрадь на подоконник. Вернулся к кабинету. К счастью, вход был чуть-чуть приоткрыт. Ефим разглядел место, занимаемое Весниным. Сердце стучало гулко, но ровно. Наконец Лазарев решительно распахнул дверь, подлетел к Веснину, нанес три удара в лицо и тут же вылетел вон. Раздавшийся за спиной окрик преподавателя: «Лазарев, вернись! Кому я сказала? Немедленно вернись!» – разумеется, его не остановил. Теперь следовало спокойно вернуться в класс. Это была отдельная проблема. Руки предательски тряслись. Дыхание было как после стометровки. Волосы наверняка растрепаны. Ефим возле двери своего кабинета причесался, три раза глубоко вздохнул, постучал:

– Можно, Надежда Гавриловна?

Ничего не подозревающая учительница просто и доброжелательно кивнула. Итак, акт возмездия состоялся. Шел последний урок, и теперь следовало сразу после звонка побыстрее смываться домой. Не потому, что боялся этих троих. Сегодня никто из них к нему даже подойти не посмеет. А просто не хотелось, чтобы преподавательницы, ставшие свидетельницами его акта, успели пожаловаться и учинили свои преглупые допросы. А завтра накал уже будет не тот. Может быть, все и замнется.

Утро следующего дня Ефим встречал не без волнения. Не встретят ли его беспредельщики на пороге школы? Нет, пока все было тихо. И учителя ведут себя как обычно. Впрочем, понять их можно. Кому охота за такую зарплату разбираться в обычной мальчишеской драке. Но на перемене перед последним уроком один из одноклассников, Улесов Леха, белобрысый и обычно неразговорчивый троечник, о которых учителя обычно говорят «ни рыба ни мясо», подошел к Ефиму и предупредил:

– Слышь, Лазарь… Там на крыльце Мокрый с братаном тебя уже ждут. С ними целая ко́дла.

– Та-а-к. Понял.

– Только слышь… Если че, я тебе ниче не говорил. Ага?

– Не дрейфь. Не выдам. Спасибо, что предупредил.

Конечно, Ефим, хотя сознанием и опытом был взрослым человеком, и даже более чем взрослым, поскольку точно знал, что смерти нет, однако на уроке сидел уже плохо соображая, о чем говорит преподаватель. Битва предстояла отчаянная, но идти следовало до конца. Сейчас надо было психологически подготовиться, настроиться. Главное, навязать свои правила. Этот Леха, может быть, и сам не понимает, какую огромную помощь оказал своим предупреждением…

В раздевалке Ефим надевал одежду не спеша. Делал вид, что ни о чем не подозревает. Улыбался. Шутил с дежурящими школьницами. Хотя не подозревать было невозможно. Ни один школьник не прошел мимо, не бросив на Ефима сочувствующего или ехидного взгляда. Лазарев чувствовал это даже спиной. Но ни один и не предупредил. Не смели. Когда Ефим направился к двери, то заметил, что пространство вокруг него как бы опустело. Впереди все расступились, освобождая дорогу. Сзади за ним никто не шел. По сторонам за Ефимом следили издали. Он приблизился к двери, неожиданным пинком резко распахнул ее и оказался на крыльце. Их было человек восемь: лет двадцати пяти, высокий, худой, нескладный, покашливающий «братан», вся побитая Ефимом троица и еще четверо совершенно незнакомых Лазареву подростков. Кучки зрителей находились на весьма почтительном расстоянии. У некоторых из них между делом только что отобрали деньги…

– Ты че, Мокрый-большой, на вторую ходку просишься? Я для тебя те же самые нары уже завтра организую, если хоть одна овца из этого стада сейчас дернется!

Такого начала не ожидал никто. От братана теперь требовался достойный ответ, или сигнал к действию, или… словом, все замерли.

– Фильтруй базар, щегол.

– Пойдешь не как свидетель, а как соучастник-рецидивист. Разницу объяснить?

Возникшая ухмылка на лице братана оказалась деланной. Это было ясно! Все почувствовали, что внутри среднего роста восьмиклашки находится взрослый серьезный человек, с которым лучше не связываться. Но осознать такое умом было невозможно.

– Ты че гонишь?

Кто-то из четверки незнакомцев двинулся было в сторону Ефима, но братан его остановил: «Обожди».

– Если кто-то из них сейчас дрыгнется, я даже закрываться не буду. Мои синяки заживут. А ты уже завтра сядешь… или даже сегодня… если, конечно, не замо́чите меня… Но это тебе слабо, хоть ты и Мокрый. Всем стоять!

Последнего приказа можно было не отдавать. И без того никто не двигался с места. Ефим прошел мимо горстки хулиганов, не обращая никакого внимания на посыпавшийся из пацанов беспомощный мат, и решительно пошел прочь. Эта короткая схватка нервов была выиграна!

Дома Лазарев осмысливал новую ситуацию. Хотя