– Слушай, она категорически отказывается от шляпы! Я уговаривал десятью разными способами!

Только теперь я замечаю в его руках сложенную треугольником детскую шляпу. Викки забирает её и надевает на голову ребёнку. Девочка молча продолжает закапывать белые камни в братском захоронении.

– Я не знаю, как у тебя это получается! – с досадой восклицает Кай.

– Тише, – говорит Викки. – Просто не заостряй её внимание, вот и всё. Ми, нам пора. Твои медведи проголодались – пора их кормить!

Викки выпрямляется, и я замечаю… живот. Я не очень в этом разбираюсь, может быть, она просто из тех, у кого большие животы. Но он точно не соответствует её комплекции – она худощавая в целом, а живот… торчит.

Кай ловит мой детективный взгляд и подмигивает с хитрющим прищуром, и я понимаю: она беременна. Я одними губами говорю ему: «Поздравляю!», и он тем же способом отвечает: «Спасибо!» и щурится ещё сильнее, довольный.

– Викки! – окликает её он.

Она оборачивается, и я вижу, что у неё очень необычный, пронзительный взгляд.

– Вик, как там было про Митсуко?

– Опять не помнишь?

– Неа…

– Не ври. Всё ты помнишь.

И уже обращаясь ко мне, она говорит:

– «Митсуко» означает «большой» в значении «благословенный» ребёнок.

Благословенный. Большой.

Мы вместе возвращаемся на пляж и расходимся: семейство Кая обедать, а я – в свою компанию.

Narrow Skies – A Memory Remains

Я вижу по его бледному лицу, что ему плохо. Он несколько раз меняет позу, но виду не подаёт – улыбается. Или изо всех сил старается улыбаться. Джейсон хлопает его по плечу:

– Ну ты даёшь, брат! Так классно! Честно сказать, я уже не думал…

– Да, зачётно прокатились, – соглашается с ним Келли.

– Лео, у тебя спина болит? – спрашиваю его.

Зачем я это делаю – отдельный разговор.

– Нет.

Его взгляд, брошенный исподлобья, не просто предупреждает, он хочет придавить меня своей тяжестью так, чтобы не могла рта раскрыть.

– Ну как же «нет». Я же вижу! Ты бледный весь. Опять.

Все умолкают в ту же секунду и смотрят на Лео. Видят, конечно, теперь и сами то, что вижу я. А Лео… в его глазах практически ненависть и один чёткий посыл: «Ты закроешь свой рот, наконец, или нет?».

Он хотел выглядеть для своих друзей прежним, а я не дала. Он хотел снова увидеть в их глазах восхищение, а не жалость и сострадание, а я выпятила при всех его слабость. Он вышел из воды не потому, что накатался, а потому что больше не мог терпеть боль. Он живёт с ней, и он умрёт с ней же. Она с ним навсегда. И ему никогда не стать прежним, никогда.

Лео поднимается, сцепив зубы, переворачивает доску на бок, подхватывает её и направляется к дому.

Карла вскакивает вслед за ним и кладёт руку ему на талию:

– Ничего. Ты обязательно восстановишься полностью. И форму свою вернёшь! Всех ещё за пояс заткнёшь, не волнуйся! Я в это верю!

Ну ещё бы. Теперь-то конечно.

Все остальные, переглянувшись, тоже поднимаются, кто-то нарочно заводит об отвлечённом разговор, а Келли ждёт, пока в направлении дома двинусь и я. Я не тороплюсь – сижу на песке дальше – мне есть о чём подумать.

– Если так сильно болит спина, не хрен было на доску лезть… – негромко бурчит Келли и подхватывает свою ярко-лимонную с оранжевой полосой.

Зачем я это сделала? Не по недосмотру, отнюдь. Не по глупости. Я знаю это. Всё выглядело спонтанно… но это была моя отчаянная потребность показать всем им, что я – тот, кто ему ближе всех. Тот, кто умеет видеть всё, что он прячет за деланной улыбкой. Тот, кто переживает о нём и заботится. Показала.

Вечером Карла устанавливает во внутреннем дворе проектор, и мы все смотрим видео, снятое профессионалом Келли о том, как Лео занимается сёрфингом. До травмы. Он улыбается каждой мышцей на своём лице, глаза светятся и сощурены тем видом его прищура, когда он изо всех сил старается скрыть переполняющие его эмоции. Лео настоящий сидит на бортике в своих пляжных шортах, обтягивающих его бёдра, и выглядит моделью дорогого журнала – снова сильный, снова здоровый. Ну, почти. Он сексуален, причём в той степени, которая пригодна для рекламы мужских трусов – физические нагрузки для восстановления ног отразились на его теле мужской красотой.

В бассейн заходит Карла, и ей якобы холодно, поэтому она прыгает на месте, как поплавок, и пищит. Её бюст при этом качается вверх-вниз, она поднимает руки и сцепляет их в замок за головой, продолжая двигаться. Мне приходит в голову, что её движения и их ритм очень похожи на те, которые бывают во время секса. Все за этим молча наблюдают, и разрази меня гром, если глаза Келли сейчас не сужены в какой-то брезгливости.

Но она поднимает одну ногу, выпрямляет её и хватается руками за ступню прямо над своей головой. Свеча. Это так… красиво, изящно, гибко… что невольно думаешь о том, что она умеет и любит делать в постели, как способна радовать. Я понимаю Лео. Я сейчас очень хорошо его понимаю, и не знаю, догадывается ли Карла о своей силе, понимает ли она, какая гигантская пропасть между вульгарно подпрыгивающей грудью и тем, что она делает сейчас? А может, всё это чётко продумано и детально спланировано? Может быть, мужчинам нравится, когда женщина чуточку вульгарна и совсем немножко пошловата, капельку глупа? Может быть, девушка, сумевшая получить награду на олимпийских соревнованиях за гибкость и изящество своего тела, его натренированность, художественность движений, и трясущая грудью на приватной вечеринке, способна совершенно взорвать мужской мозг?

У меня нет шансов.

Я с разбегу прыгаю в воду, и плевать на месячные. Когда выныриваю, Карла и Лео уже вылезли. Я плаваю пару кругов для вида, и когда заканчиваю второй – Карла уже около Лео и протягивает ему стакан с коктейлем.

– Твой любимый, – сладко объявляет ему.

Он берёт его, благодарит, и они смотрят друг на друга.

– А мне принесёшь? – заказывает Келли.

Карла не слышит его, потому что уже что-то шепчет Лео на ухо, и его физиономия расплывается улыбкой до ушей – наверное, какая-то «их» шутка, понятная только им двоим.

– Карла! Мать твою! – напирает Келли.

– Что? – вспыхивает она с раздражением.

– Я тоже этой бурды хочу! Мне принесёшь?

– Ты что? Забыл, где кухня, Кел? Ну так, попроси Марлис – она проводит!

– Келли, ну правда? – пытается встрять между ними Марлис, пока чего-нибудь неудобного не произошло.

В этот момент я решаю вылезти из воды – всё-таки у меня сегодня первый день – мало ли какая в этой воде может быть зараза. На кресле лежит полотенце Лео, и мне кажется, я умру, если не прижму его к себе везде, но на деле мне хватает и лица: запах его тела и туалетной воды – как инъекция инсулина, хоть он и едва ощутим – Лео вытирался этим полотенцем не очень тщательно, наверное, только прикоснулся им к своей груди. Я вдыхаю раз, два, три, и мне с одной стороны становится легче, а с другой, выдержка аж звенит – так грозит треснуть.