спрятано под палатку, а наши бренные тушки скоро оказались в воде. Пока мы резвились на волнах, люди потихоньку собирали вещи, и пляж опустел. Ближе к ночи должен был разыграться нешуточный шторм. Впрочем, ветер уже усиливался и вместе с тем заставлял меня переживать, как бы палатку не унесло.

С наступлением темноты и в полном одиночестве мы отправились спать. Вдалеке уже слышались раскаты грома и молний, но я все еще тешила себя надеждой в скором времени уснуть. Пока я ворочалась с боку на бок, ветер усилился, и полил сильный холодный дождь. Я укрылась спальником с головой и свернулась клубком. Пока палатка хорошо справлялась с сильным ветром, но страх, что она порвется или нам придется ее дополнительно укреплять, меня не отпускал. Максим уже давно спал, а я лежала с открытыми глазами и вздрагивала от каждой громкой вспышки молнии. В полночь я стала засыпать и сквозь полудрему услышала хаотичные шаги вокруг палатки и голоса.

Как собрать веселую компанию за одну ночь?

«Не так важно, чего именно вы достигнете, добившись своей цели. Гораздо важнее, кем вы при этом станете».

Генри Дейвид Торо

Дождь уже не был таким сильным, а раскаты грома слышались откуда‑то издалека. Кто‑то разговаривал, а кто‑то во всю глотку кричал стихи Есенина, громче воя ветра.

– Наверное, мы вам надоели, но мы немного пьяные, чтобы уходить. Люди в палатке, вы выйдете? Давайте знакомиться, – сказал кто‑то.

Я прислушалась. Максим проснулся и вылез из спальника. Надев тапки и захватив на всякий случай телефон, я вышла из палатки. Оказалось, они, Захар, Дима и Рил Гриллз, он же Есенин, – шестнадцатилетние местные школьники, которые решили объехать все ближайшие к Владивостоку острова.

– А где третий? – спросил кто‑то из них.

– Нас двое, – ответила я.

– Что, вас реально двое?

– А что, у вас уже троится в глазах? – смеясь, уточнила я.

– Я серьезно третьего видел!

– Я тоже видел третьего! Реально – вас трое!

– Я вообще думал, что здесь две девочки!

– Он серьезно так думал. Накатил и говорит: пошли. И по пути начал читать Есенина.

Лиц мы не видели. Только по голосам различали друг друга.

– Будете вино? – спросил кто‑то.

– Это не вино. Это слабоалкогольный напиток. «Виноградный дар» называется.

– «Виноградный день».

– Ну, есть и день, и дар.

– Давай, – согласилась я и получила пластиковую бутылку в руки.

– Мы взяли шесть бутылок за сто одиннадцать рублей.

– Да, но мы пиво хотели, – добавил кто‑то.

Так мы и сидели, попивая вино и наслаждаясь этой прекрасной ночью, а я рассказала о том, что собираюсь написать книгу о своем путешествии.

– А про нас в книге напишешь? Таких, как мы, наверное, в Питере нет?

– Да там еще хуже, чем ты, ходят с гашем и бошками.

И тут Рил Гриллз начал нам рассказывать историю, будто своим давним друзьям.

– Переночевал я, значит, у друга. Потом где‑то часов в десять проснулся, часов в двенадцать оклемался. Пошел гулять. Где‑то часов до трех погулял. Такой думаю, домой все равно придется вернуться. Вторую ночь не хочу ночевать НЕ дома. Тем более негде. Вот прихожу домой. Захожу в квартиру, «Мама, привет», смотрю в комнату – три мусора. Опер валяется на моем диване, инспектор по делам несовершеннолетних сидит на моем компьютерном кресле и, внимание, криминалист! Меня по моргам, блять, искали, засовывает мою зубную щетку в какой‑то пакетик

– Зачем? – спросил Максим.

– Чтобы, типа, если труп попадет в морг, то определят по ДНК. Я такой, после секунды молчания: «Здравствуйте». А они такие: «О, вернулся! Мы ж сказали, он придет сам!» Проехали на Махалино. Там у нас участок полицейский. Меня опросили, потом взяли отпечатки пальцев, сфотографировали. Сижу я рядом, значит, с обезьянником. Сижу и играю монеткой. Вот тут клетка обезьянника, там сидит какой‑то хач. Он такой типа: «Ты помнишь меня?» Говорю: «Нет». Повисла секундная пауза, но затем он продолжил, повысив голос: «Ты должен меня помнить. Ты должен меня помнить!» Я такой типа: «Я тебя не помню, отстань!» Там сидело вообще два опера, один, который снимал отпечатки пальцев и фотографировал меня, другой, который просто сидел за компом, смотрел какие‑то сериалы, ну и следил за этим хачом в обезьяннике. Заходит третий опер: «О, привет!» Я его ни разу не видел в жизни. Я такой: «Откуда ты меня знаешь?» Он говорит «Что, плаваньем раньше занимался?» Спрашиваю еще раз, откуда он знает, и потом думаю, пофиг на него, говорю, что на учет, скорее всего, в участке меня поставят и, скорее всего, на год.

– Со мной, значит, будешь? – засмеялся Захар. – Самого недавно поставили на учет, тест на алкоголь проходил. Кароч, Димас, ты следующий на очереди.

– Будем в падике сидеть.

– Да кто в падике! Этого джентльмена вообще никто в ментовку не зовет, потому что мы культурные. И мы культурные, когда пьяные!

– А мы даже хотели подъезд в стиле рококо сделать, или как там называется?

– Барокко, дурак!

– Да, все соседи б завидовали!

– Пошли лучше к нам? – Рил Гриллз снова обратился к нам. – Только надо палки для костра собрать.

Дима встал и начал что‑то собирать.

– Положил палки на место! Это не наша территория!

– Есенин! На тебе двадцать восемь уголовных дел!

– Ударь его и сделай еще одно!

– Хотите есть? Можем угостить. У нас есть тушенка, рис и чай, – спросил нас Рил Гриллз.

– Я не против, – ответила я.

Есенин сделал пару шагов навстречу обрыву и что есть сил закричал:

– Как можно заниматься сексом с человеком, который не читал Бродского?!!

– Или который не умеет играть в шахматы, – подхватил Захар.

Мы пошли к нашим новым друзьям на базу в самой глубине леса и сели на широкое полено, рядом с большой зеленой палаткой. Наконец‑то мы увидели их лица при свете небольшого костра. Захар начал греть мне еду, подсовывая в огонь все новые ветки. Рил Гриллз тем временем горячо и страстно читал стихи Есенина. Мне становилось тепло от его голоса, костра и той компании, в которой мы находились.

В безумье расточенья сил

В часы последней переправы

Господь мне ангела явил,

Его движенья величавы…

Как строг очей нездешний взгляд,

Покорный высшему приказу!

Не испытав ни боль, ни глад,

Не сомневался он ни разу…

Я человек, чей жалок вид,

Я заключен в ловушке плоти.

Но совершенство не манит,

Коль не достигнуто в работе.

Пока я с упоением и восхищением слушала Есенина, Захар спросил Максима:

– Что вы вообще кушаете?

– Сегодня банку персиков съели, – ответил Максим.

– Персики, ништяк. Кушать‑то хочется?

– Немного.

– Мы как сделали: сварили рис на костре, добавили тушенки.

– Я вчера два Доширака съел, – сказал Максим.

– Куриный или говяжий?

– И тот, и другой. Сначала говяжий, потом куриный.

– Что, прям выживаете как можете?

Захар протянул мне консервную банку, и я начала с огромным аппетитом уплетать рис с тушенкой. Есенин закончил декламировать стихи и уселся рядом со мной. Я почувствовала, как его рука опустилась мне на талию.

– Прочитай что‑нибудь еще, – прошу я.

Он сначала нежно, затем грубо начал кусать меня за шею. Я сидела, будто в тумане от выпитого алкоголя на почти голодный желудок и костра, так дурманящего мозг. И я не стала противиться ему. Словно душа моя в предвкушении ласки потянулась к нему. Мы пару раз быстро поцеловались в губы. Они были солеными от съеденной тушенки, купленной по самой низкой цене в магазине.

– Ну, прочитай, а, – прошу я.

Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим, монах,

Читает мне жизнь

Какого‑то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек,

Черный, черный!

«Слушай, слушай, —

Бормочет он мне, —

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов».

Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

– Не помню я дальше, – сказал он, целуя меня в шею.

– Ну, давай другое.

– Я пьян. Я вдрызг пьян.

– Мы пойдем спать, – вдруг сказал Максим.

Он давно заметил приставания Рил Гриллза, но только сейчас решился взять меня за руку и увести в палатку спать.

– Вы чего? Давайте еще посидим! – сказал Есенин, привставая с полена.

– Если тебе грустно от вина, значит вина недостаточно! – заключил Захар.

– Не грустно. Просто пора спать.

Мы ушли, оставив ребят одних. Только Максим разделся до трусов, послышались чьи‑то шаги.

– Ребят, ну вы серьезно спать?

Максим расстегнул край палатки и строго сказал, что нам