Постепенно Стив успокоился: дыхание вернулось в норму, со щек сошел багровый румянец, лицо снова стало узнаваемым. Бумажных полотенец в уборной не было: он оторвал туалетную бумагу, скатал в комок, смочил в раковине и вытер ею кровь с руля и ручки дверцы. А следующей порцией бумаги протер руль насухо.

В последний раз взглянул на себя в зеркало. Пора идти. Сейчас он как ни в чем не бывало вернется в отель, объявит Шерри, что с делами в Солт-Лейк-Сити покончено, а завтра трудный день в Аризоне, так что давай-ка выедем прямо сейчас.

Разумеется, уезжать бы не пришлось, если б не этот бородатый урод. Стив радовался, что сломал ему нос, но в глубине души хотел бы большего.

Хотел бы его убить.

* * *

По дороге в Темпе они переночевали во Флагстаффе. Стив рассказал Шерри, что жил здесь с родителями, когда ему было шесть лет. Хотел даже съездить поискать свой старый дом – но в те времена он был так мал, что понятия не имел, в какой части города они жили. Помнил только сосну, росшую на заднем дворе. «Может, позвонить матери и спросить?» – подумал он. Впрочем, мать и так на него сердится. А если услышит, что он в своей «командировке» катается по окрестностям и любуется видами, то и вовсе с ума сойдет. Да и Шерри верила, что Стив здесь по делу, поэтому он не стал ей рассказывать, что жил и в Солт-Лейк-Сити, и в Темпе, и в Тусоне.

В тот год, когда они жили здесь, во Флагстаффе убили лишь одного человека – ту студентку, и Стив никак не мог поверить, что это отец изрезал ее ножом. Так что, сказал он себе, будем считать, что здесь убийств не было.

В Темпе тоже не повезло. Город с 1980-х изменился до неузнаваемости; появился даже огромный пруд, которого прежде не было. Хоть здесь Стив и сумел почти на весь день избавиться от Шерри, ничего разузнать ему не удалось: все нити обрывались или вели в пустоту.

Похоже, зря он затеял это путешествие. Бессмысленная трата времени и денег.

В период жизни в Тусоне Стив был уже постарше и помнил больше; многие названия и обстоятельства, связанные с убийством, были ему знакомы – и это не только помогало в поисках, но и укрепляло в его сознании связь между убийством и отцом.

Покойника звали Сальваторе Гарца – имя, в 1990-е годы хорошо известное в здешнем полицейском участке. Арестовывали его шестнадцать раз, за самые разные противоправные деяния, от сводничества до скупки краденого. Дважды судили. Во время убийства, собственно говоря, он был отпущен под залог.

В который уже раз Стив перечитывал заметку об убийстве Гарца – и, хоть рядом не было отца, чтобы восполнить недостающие детали, ясно представлял, как все это было. Словно видел своими глазами.

Он входит, прикрывает за собой дверь. В гостиничном номере темно, лишь неоновая вывеска за окном мигает то красным, то синим, то красным, то синим, выхватывая из тьмы под странными углами потертую и исцарапанную мебель. Где-то неподалеку грохочет музыка: сложный ритм, бой джазовых барабанов, а между ними, словно ощупью, пробирается зыбкая пронзительная мелодия.

На кровати лежит без сознания полуголая женщина. Она накачана наркотиками, и понятно, что ее только что как следует оттрахали. Скорее всего, не в одиночку.

Гарца – невысокий и плотный, с блестящими, словно смазанными маслом волосами и усиками-мерзавчиками – сидит за столом. Не нервничает, не боится – улыбается самоуверенно и удовлетворенно. Что бы ни произошло здесь, ясно, что Гарца этим очень доволен.

Он входит в номер, направляется прямо к нему.

– Ключи! – приказывает он, и Гарца подчиняется. Еще без страха; хотя противная улыбочка его тает, и в черных маслинах глаз отражается тревога.

Гостиница старая, двери и отпираются, и запираются ключом. Он запирает дверь и кладет ключи к себе в карман.

Затем поворачивается к Гарце. Тот, очевидно, только сейчас сообразил, что он в ловушке и бежать некуда. Он отступает, спотыкаясь, оглядывается по сторонам, будто надеется, что из теней, окрашенных красным и синим, явится спасение. Музыка за окном грохочет громче – оглушительно громко. Гарца бросается к двери, дергает за ручку – но дверь, разумеется, заперта. Подпрыгнув, он срывает штору с окна над дверью, разбивает окно… и в этот миг его сдергивают на пол.

Гарца ползет на четвереньках, забивается в угол. Панические, дерганые движения странно контрастируют с ритмичными вспышками красного-синего, красного-синего – и с неутомимым грохотом барабанов.

Он подходит к хнычущему Гарце. Неторопливо сдергивает со спинки кровати чулок, брошенный туда то ли самой проституткой, то ли кем-то из ее клиентов. Растянув чулок обеими руками, накидывает его внахлест толстяку на шею и затягивает. Гарца задыхается, беспомощно машет руками во тьме, во вспышках красного-синего, красного-синего, сучит ногами в ритме барабанов, словно пляшет под эту бесконечную музыку.

А потом тело его тяжелеет и обмякает.

Он отпускает чулок – и мертвый Гарца падает лицом вверх, устремив глаза на спинку кровати, туда, где валяется бесчувственная женщина и кружатся, как в калейдоскопе, блики красного-синего, красного-синего, красного-синего…

Сальваторе Гарца был законченным негодяем, и отца можно лишь поблагодарить за то, что он очистил от него мир. В сущности, отец сделал то, что должна была сделать полиция. Он герой, а не злодей. Даже если не было никакой личной связи, никакой конкретной причины убить сутенера, все равно он поступил правильно. Да и кто его обвинит? Он решил проблему, не имеющую решения в рамках человеческих законов и правил. Взял на себя ответственность, поступил как должно.

«Некоторых людей просто нельзя не убивать!» Эту фразу Стив прочел в какой-то юмористической миниатюре. Так и есть. Он не слишком склонен осуждать ближних (да и с какой стати? – его самого вечно осуждали родители), но, по зрелом размышлении, согласен с тем, что некоторые люди не заслуживают жизни. Отец открыл ему на это глаза: и чем больше Стив видел, узнавал, переживал, тем лучше понимал, что старик был прав.

Как-то в юности он смотрел вестерн «Шейн». Там Шейн говорит: револьвер – это просто револьвер, он не может быть хорошим или плохим. Хороши или плохи люди, которые им пользуются.

Так ведь можно сказать и об убийстве, думал Стив. Убей кто-нибудь мать Терезу – это было бы страшное злодеяние. А вот убить Гитлера или Чарльза Мэнсона – благое дело. Что дурного в том, чтобы убить убийцу?

Стиву вспомнился Лаймен Фишер. И тот ублюдок в кафе, с кровью, стекающей по бороде.

«У меня тоже есть шанс изменить мир, – подумал он. – И только от меня зависит, сумею ли я этим шансом воспользоваться».

– Что это ты смотришь? – спросила Шерри, заглядывая ему через плечо.

Стив поспешно закрыл браузер.

– Ничего.

– Ну ты же что-то смотрел!

Он встал, потянулся.