Я сворачиваю на Брэдли. Рядом останавливается на светофоре другая машина, серый «Форд». Что-то в нем кажется очень знакомым. Оглянувшись, вижу за рулем своего отца. Обычно в такое время он уже дома, спит, и я не знаю, погудеть ему или не привлекать к себе внимания. Он смеется во весь рот; не припомню, когда он в последний раз улыбался дома.

Плечи его обвила, как змея, женская рука, и, когда отец меняет позу, я вижу женщину с ним рядом. Дряхлая, изрытая морщинами, густо намазанная – макияж лишь подчеркивает ее уродство, желчная физиономия семидесятилетней проститутки. Отец смеется и целует женщину; мазок губной помады у него на губах, как кровь. Затем их машина трогается; я замечаю, что красный свет сменился зеленым, давлю на педаль и мчусь следом. Уже теряя их из виду, уголком глаза успеваю заметить, что на отце темно-зеленый пиджак.

Я просто хочу домой. Лучше б я сегодня вообще не выходил из дома. Думаю о маме. Вернувшись домой, об отце я промолчу, но расскажу о нежданно чистом воздухе, гуле и скрежете шестеренок – и послушаю, что она скажет.

Открытые гаражи по обеим сторонам от нашего ярко освещены, а в нашем гараже то ли перегорела, то ли выкручена лампочка, там темно. Въезжая в него задним ходом, я вижу стопки газет и горы консервных банок, освещенные красноватым светом тормозных огней. Потом останавливаюсь, снимаю ногу с тормозной педали, и вновь наступает тьма.

Открываю дверцу машины, и тусклый свет из салона освещает центр гаража. В углу я вижу какую-то тень, темнее прочих теней. Меня охватывает дрожь, мурашки бегут по плечам; дрожа от страха, я захлопываю дверцу и спешу уйти. Хочу выбраться из гаража как можно скорее. Уголком глаза вижу тень, словно подвешенную в воздухе. Она не касается земли. Как будто у нее нет ног.

А вот плечи есть. Прямые, как вешалка.

Я закрываю глаза. Пожалуйста, думаю я, пожалуйста, пусть это будет грабитель. Насильник. Убийца.

Кто угодно.

Только не темно-зеленый пиджак.

Отец умер в одиночестве.

Никого не оказалось рядом во вторник, приблизительно в десять утра, когда он оставил бренный мир. Стив был на работе, мать – дома, медицинский персонал где-то занят. Только в одиннадцать, подойдя сделать ему укол, медсестра обнаружила, что больной скончался.

Услышав об этом, Стив заплакал. Сам удивился – такого он от себя не ожидал. Сдерживался, пока пробирался между столами коллег, мимо поста Джины, вдоль по коридору к дверям мужской уборной. Встал перед раковиной, взглянул на себя в зеркало – и тут потекли слезы. Не сама смерть отца огорчила его. Ее он ждал – и, откровенно говоря, испытал скорее облегчение. Однако нестерпимо грустно было думать, что умирал отец один, что никто не сидел с ним рядом, не утешал, что ставить точку в своей долгой и запутанной жизни ему пришлось в одиночестве. Оплакивал Стив не только отца, но и себя, думая, что и сам может кончить так же. Правда, он намерен жениться на Шерри – но где гарантия, что они не разойдутся? Быть может, и он перед смертью останется один.

Когда слезы утихли, Стив всмотрелся в свое отражение в зеркале. Кто-то (должно быть, посетитель, вряд ли кто-то из числа служащих) нацарапал на стекле слово «угрёбок»: оно красовалось у Стива под подбородком, как подпись. Он сам не знал, что ожидал увидеть, вглядываясь в свои дрожащие губы, покрасневшие глаза, блестящий след слезы на щеке. Сходство с отцом? Если так – зря, сходства почти не было. По крайней мере, физического.

Стив смотрел, пока не перестал себя узнавать. Этому трюку, вроде самогипноза, он научился в детстве. Еще маленьким мальчиком обнаружил, что, если долго стоять перед зеркалом и смотреть на себя не мигая, начинаешь выглядеть по-другому. Лицо становится как-то четче, яснее, все остальное расплывается в тумане, а лицо заслоняет собой все поле зрения и выглядит уже совершенно иначе – отдельным, неузнаваемым, чужим. Наконец, в последний момент, перед тем как мигнуть, голова как будто становится объемной и отрывается от плоскости зеркала. Стиву всегда нравилось это ощущение «раздвоения личности», то, что он смотрит на свое лицо со стороны, словно на чужое; однако очень давно – уже, пожалуй, со школы – он этого не делал. На самом деле к той игре с зеркалом он прибегал обычно, когда ссорился с отцом.

В уборную вошел Джей Ботиджи из отдела продаж, и Стив сделал вид, что мыл руки: оторвал кусок бумажного полотенца, скомкал, бросил в урну и вышел.

Вернувшись к себе за стол, он позвонил матери и сказал, что сейчас приедет. Потом сообщил Джине и Макколу, что сегодня не вернется и, скорее всего, не появится до следующей недели. Джина громко сочувствовала, от чего ему стало очень не по себе; Маккол не проявил никакого интереса, за что Стив был ему почти благодарен. Поскорее убравшись из офиса, он поехал прямиком к родителям.

К матери.

Это больше не «родительский дом», «родителей» у него уже нет – только мать. Стив вдруг понял, сколько теперь свалится дополнительной работы и ответственности. Тяжкое бремя лежало на его плечах с самого несчастья с отцом, но почему-то казалось, что эта ситуация временная. Разумеется, он не строил иллюзий, что отец поправится, – и все же ему чудилось, что это как-то так, не навсегда, надо просто перетерпеть. Теперь же он один отвечает за мать, за дом, за их сбережения… за все. Чудовищный груз; и, не будь Стив таким послушным и ответственным сыном, рванул бы он сейчас по шоссе, не останавливаясь, куда глаза глядят, лишь бы отсюда подальше… В какой-нибудь далекий незнакомый город, где можно начать новую жизнь…

Но Стив был не из таких; и скоро он въехал во двор и припарковал машину рядом с отцовским «Крайслером». Мать, похоже, ждала его; едва он взошел на крыльцо, она распахнула дверь. Стив полагал, что мать будет плакать или хотя бы встретит его с покрасневшим лицом и опухшими глазами, но ее лицо было таким же, как обычно, и выражение его совершенно непроницаемым.

– Хочешь кофе? – спросила она.

Он внимательно взглянул на нее.

– Нет, мама, нам надо ехать. Нас ждут.

– Я тут прибираюсь. – С этими словами мать провела его через гостиную в спальню, где на кровати лежали грудой отцовские вещи.

«Неужели она ничего не чувствует? – думал Стив. – Они же столько лет прожили вместе! Ну хоть что-нибудь!..»

Мать, все с тем же каменным лицом, спокойно продолжала:

– Посмотри его вещи, отбери, что тебе нужно. Остальное я отдам Армии спасения.

– Сначала нам нужно съездить в больницу, – повторил Стив. Мать кивнула, и он показал на ее убогое выцветшее платье. – Переодеться не хочешь?

Она удивленно взглянула на него.

– Зачем?

– Ну, я думал…

– Не хочу.

– Ладно, – вздохнул Стив. – Тогда поехали.

Всю дорогу они молчали. Стив боялся заговорить, не доверяя себе, а мать не выказывала никакого желания с ним разговаривать. Стива переполнял гнев: пусть только скажет об отце что-нибудь дурное, пусть даже заговорит о чем-нибудь постороннем, делая вид, что ничего особенного не произошло, – и он просто высадит ее посреди дороги. Эгоистка чертова, давно пора преподать ей урок!