– Просто работал.

– Я думала, в Тусоне мы с тобой наконец побудем вместе!

– Обязательно, – пообещал он.

Вдруг Шерри нахмурилась.

– Что это? Ты слышал?

– Нет. Что такое?

– Кажется, собака залаяла, – все еще хмурясь, проговорила Шерри. – Неужели в отеле позволяют останавливаться с собаками?

Стив улыбнулся и покачал головой.

– Насколько я знаю, нет.

– Надеюсь, что нет, – откликнулась она. – Не люблю собак.

Стив улыбнулся шире. Сам не зная почему, он вдруг почувствовал себя необыкновенно легко – словно с плеч свалился тяжелый груз.

– Так я и думал! – ответил он.

Она хочет, чтобы я оттрахал ее прямо дома. Я говорю: а как же твои родители? Ничего, отвечает она, им все равно, я всегда так делаю. Мне это не нравится, это как-то неправильно. Она хороша собой, пусть и всего с одной сиськой, и где-нибудь в машине или в кино я бы запросто ее отымел – но в квартире… Я думаю о своих родителях – и понимаю, что не смогу. Она обзывает меня бабой, педиком, хватает за ширинку и говорит: да у тебя же там ничего нет! Мы стоим внизу, ее отец распахивает окно и смотрит на нас. Широкоплечий, загорелый, в темно-зеленом пиджаке на голое тело. Весь в татуировках – это я даже отсюда вижу.

– Ну что же ты! – ревет он. – Давай! Поднимись и дай моей дочери то, чего она хочет!

– Да он не может! – кричит она в ответ, в ее голосе гнев и обида. – Импотент вшивый!

Я сам не ожидал, что так разозлюсь.

– С одногрудыми не сплю! – кричу я в ответ, прыгаю в машину и качу прочь, по расчлененным телам кошек, собак, крыс и других мелких зверьков.

Окно в машине открыто, но почему-то я не чувствую обычной вони. Глубоко вдыхаю. Нет, воздух сухой и жаркий, но вони нет. Ни горящей резины, ни серы. Совсем как в деревне, думаю я. Как на севере.

И еду куда глаза глядят.

Даже в поздний час на тротуарах полно народу. Толпы длинноволосых людей шаркают, шмыгают, шастают во всех направлениях, каждый по своим делам. Уже вечер, ВРЕМЯ пришло, так что все молчат: вместо обычной оглушительной болтовни слышен лишь прилив-отлив шаркающих ног по асфальту. Молчание меня пугает; кажется, за шорохом шагов я слышу гул моторов, скрип натянутых канатов и визг шестеренок. Выстрелов не слышно.

Тишина и чистый воздух.

Меня начинает бить дрожь. Проезжая мимо узкого проезда между домами, я оборачиваюсь туда. Проезд пуст – лишь посреди стоит безобразный коротышка в темно-зеленом пиджаке.

Он манит меня рукой.

В страхе я жму на педаль и быстро сворачиваю на другую улицу. Этого уродца я где-то видел, хоть и не помню где. На фотографии? В кино? Во сне? Воспоминание смутное, расплывчатое, словно из третьих рук, – скорее, отзвук чего-то далекого, чем память о чем-то реальном. Но оно наполняет меня страхом. Улицы начинают казаться темнее обычного. Я сворачиваю налево, потом направо, стараясь покинуть знакомые места, зная: если поеду на восток, то рано или поздно окажусь на шоссе.

«Это было предупреждение, – говорю я себе. – Тот человек предупредил, что мне стоит держаться подальше от знакомых улиц – и только. Если я послушаюсь, то буду в безопасности». Однако мне страшно и очень жаль, что в машине нет радио. Я напеваю себе под нос песни, которым учила меня мать, хотя это не слишком помогает.

На углу, на тележке с колесиками, недвижная среди бегущей толпы, сидит безногая мексиканка и нянчит в руках неподвижный сверток. Будем надеяться, что это кукла.

«Почему из свидания ничего не вышло? – думаю я. – С чего вдруг я ее не захотел?» Еще в прошлом году – да что там, в прошлом месяце – я бы пошел на что угодно, любые препятствия одолел, лишь бы затащить в постель любую женщину от четырнадцати до сорока. Но что-то изменилось: тишина, и чистый воздух, и человек в темно-зеленом пиджаке – все это не уходит из моих мыслей и усугубляет страх.

Останься я с ней еще минут на десять, сделай то, что она хотела, и я не встретил бы этого человека. В темно-зеленом пиджаке.

Больше всего пугает меня пиджак.

Проезжаю мимо гладкого белого фасада одного из ДОМОВ, и, как всегда, ДОМ наводит на мысль о дедушке. Дедушка и его друзья в вытертых джинсах и розовых рубашках. Интересно, у дедушки есть темно-зеленый пиджак? Дедушка вдруг представляется мне в ином свете: не веселый, добродушный, по-старчески болтливый бывший учитель, а какой-то мрачный, загадочный человек, со своими тайнами, который только притворяется, что меня любит.

Снова сворачиваю. Тротуары здесь чистые, а на самой улице разбросаны пустые коробки, тела спящих, всякий мусор, упавший с грузовиков. Надо бы снизить скорость. Но я не торможу – огибаю их на полном ходу, словно мчусь по полосе препятствий. Смотрю только на дорогу. Хотел бы я закрыть глаза и никуда не смотреть. Я боюсь того, что могу увидеть.

У съезда на шоссе, как обычно, караулят грабители. Впрочем, уже поздно, они тоже устали, так что не появляются из своих укрытий. Я проскакиваю мимо выдолбленных ими колей и рытвин и, никем не остановленный, выезжаю на шоссе.

Стараюсь припомнить, что говорила мне мама утром насчет моего гороскопа. Не опасно ли сегодня выезжать на шоссе?

Мимо проносятся машины, но полоса для грузовиков свободна. На ней темнеет что-то вроде кучи тряпья. Наверное, труп. Я думаю о брате, смотрю вверх, однако веревок, свешивающихся с путепровода, не вижу.

Хотя теперь в воздухе появляется привычная вонь, ночь еще ясная, и сквозь облако смога смутно мерцает луна. Кажется, я даже вижу по обеим сторонам, вдалеке, огни офисных и жилых зданий.

Ладно, свидание я провалил, девушку больше не увижу – ну и черт с ней. Мне вспоминается ее одинокая сиська, нехватка пальцев на руке, отец, ревущий из окна, чтобы я наконец трахнул его дочь, – и я понимаю: все равно ничего не вышло бы.

И все-таки, почему я ее не захотел?

Возле скунсовой фабрики выстроились в ряд, сияя противотуманными фарами, пять автомобилей. Одна машина забрызгана грязью, из нее выглядывает перепуганный альбинос. Взяв с соседнего сиденья блокнот, я записываю: «5».

Вчера было десять.

Вполовину меньше – дурная примета.

За автомобилями шагает к съезду с шоссе высокий человек в темно-зеленом пиджаке.

Я так напуган, что дышать не могу. Не глядя на него, прибавляю скорость. И все же, по-моему, он знает, кто я, и провожает меня глазами, и улыбается.

Последние шесть миль я ни о чем не думаю. Просто еду вперед. Съезжаю на Болкоме, на полной скорости врываюсь в трафик. Кто-то рядом гудит мне. Я так взвинчен, что показываю «фак» в окно, не посмотрев, кто там, – и тут же вздрагиваю, ожидая пули. Но за рулем какой-то старик, а рядом его жена. Помигав мне фарами несколько раз, они оставляют меня в покое.