– Из пасти, пока бедняга жива!

– Офигела, да? – Он вытаращил глаза,но я уже опустила руки в воду и попыталась разжать челюсти крокодила.

Куда там! Они были словно из железа.

– А ну помоги! – заорала я.

Сережка тоже схватил Асю. Пару секунд мыборолись с ней молча, но ничего не получалось. Вдруг меня осенило. Я схватилаэмалированный ковшик и изо всех сил шандарахнула Асю по башке.

– А-а-а! – взвыл Сережка, выдергиваяруки. – Ты мне пальцы сломала! Ой-ой-ой!

Но я, не обратив внимания на его стоны, вновьзаехала черпаком по черепушке Аси. Она странно икнула, разинула пасть, белыйкомочек выпал в воду. Я схватила мокрую, колотящуюся крупной дрожью крысу исунула себе под кофту. Сережка продолжал причитать:

– У-у, мои пальцы! Лампа, ты совсемсдурела.

Я схватила банку, опустила туда несчастную,еле живую от пережитого крысу и сказала ей:

– Не волнуйся, я не дам тебя в обиду!

– Что случилось? – спросила Катя,заглядывая к нам.

– Вот, – застонал Сережка, трясяперед матерью рукой, – она меня ковшом! Все, кирдык пальчикам, посмотри!

Наверное, ему на самом деле было здоровобольно, обычно Сережа никогда не жалуется. Он вообще-то очень уравновешенный испокойный, причем с самого детства.

В свое время Катя рассказала мне замечательнуюисторию, характеризующую ее старшего сына. Когда Сережке было пять лет, онходил в садик. Каждый раз, когда он произносил «Сележа», кто-нибудь из взрослыхмоментально начинал поучать его:

– Сележа? Такого имени нет, ну-ка скажиправильно: Сер-режа.

Детский ум очень изобретателен. Чтобыпостоянно не слушать нравоучения, малыш предпочел «изъять» из имени коварныйслог. На вопрос: «Как тебя зовут?» – он гордо отвечал: «Сажа».

Как все работающие матери, Катюша приводиласына в садик к восьми утра, а забирала в семь вечера. Проблем с ребенком небыло даже тогда, когда в группе внезапно поменялась воспитательница. Но черезнесколько дней после этого события Сережка заныл:

– Мама, сшей мне юбочку, зеленую.

Катя объяснила ему, что мальчики носят толькобрючки, но он стоял на своем:

– Юбочку, Анна Ивановна велела мне вюбочке петь!

Удивленная Катюша поинтересовалась увоспитательницы, о чем идет речь. Какая юбка?

– Зеленая, – пояснила АннаИвановна, – мы ставим спектакль. Мальчики – пираты, девочки – красавицы, вдлинных юбках. Кстати, все уже сшили, одна Сажа без костюма осталась.

– Кто? – начиная понимать, в чемдело, спросила Катя.

– Дочка ваша, Сажа, – спокойноответила воспитательница.

Еле сдерживая смех, Катюша сказала:

– Он Сережа.

Анна Ивановна вытаращила глаза, потомпосмотрела на прелестное белокурое кудрявое дитя в красных шортиках и белойфутболочке и спросила:

– Ты мальчик?

– Ага, – кивнул ребенок.

Две недели подряд Анна Ивановна, введенная вобман именем, сажала малыша с девочками, и он упоенно играл с ними в куклы. Заэто время он научился вышивать крестиком, учил для утренника рольдевицы-красавицы и ни разу не выказал никакого протеста. Это ли несвидетельство счастливого, спокойного характера?

– Пальцы не сломаны, – поставиладиагноз Катя, – просто сильный ушиб, немедленно сунь руку под холоднуюводу.

Спустя мгновение Сережке стало легче, и он счувством произнес:

– Лампудель, теперь мне совершенно ясно,как ты ко мне относишься. Крыса-то тебе дороже меня. Ты готова была всего меняпереломать, чтобы грызуна спасти!

– Если бы ты угодил к аллигаторам, –возразила я, разглядывая высыхающую крысу, – то я мигом бросилась бы напомощь!

– Не знаю, не знаю, – бормоталСережка, – небось увидела бы на берегу погибающего червячка и кинула меняна съедение крокодайлам. Кстати, они, вполне вероятно, умрут от голода.

С этими словами он вытер руки и ушел. Ясначала отволокла в свою комнату банку с вырванной из пасти смерти крысой,потом пошла на кухню, открыла упаковку «Кролика с рисом» и вытряхнуласодержимое в воду.

Ася и Вася, отпихивая друг друга, ринулись кдобыче, через секунду в ванне не осталось ни кусочка от кошачьего корма.

Я повеселела и стала умываться. Слава богу,проблема решена.

– Во как! – раздалось сзади. –Классно! Мигом схарчили!

Я осторожно смыла с лица остатки геля иоткрыла глаза. Веселый Сережка потряс пустой банкой.

– Говорил же, что они «Вискас» сожрут, аты и попробовать не захотела!

Я собралась было возмутиться. Дело-то обстоялоиначе. Это Сережа кричал, что крокодилята ни за что не польстятся на кошачийхарч. Но потом я решила промолчать. Фиг с ним, все мужчины ненавидят признаватьсвои ошибки.

Утром я поехала к Ирочке. Специально выбраласьпораньше, чтобы наверняка застать ее дома. Она, очевидно, собиралась уходить,потому что появилась на пороге одетая и накрашенная.

– Вы куда-то торопитесь? – спросилая.

– Да нет, – пожала плечамиИра, – покупателей жду.

– Каких?

– Так, – отмахнулась она, –сберкнижкой-то полгода нельзя воспользоваться, надо, оказывается, в какие-топрава наследования вступить. Денег нет, вот и решила продать одно колечко.Семен Кузьмич бы меня одобрил, он не хотел видеть дочку голодной.

Да уж, быстро вдовушка сориентировалась, и вглазах нет ни одной слезинки. Может, Светлана права?

– Мне надо с вами поговорить!

– Пройдемте в кабинет, – предложилаИрочка.

Мы вошли в просторную комнату, и я поежилась:несмотря на февраль, окно было открыто настежь.

– Я всегда, пока Семен Кузьмич завтракал,раскрывала окно, – вздохнула Ирина. – Папа сидел какое-то время,завернувшись в плед, а потом просил закрыть створку. Вот видите, как бывает, онумер, а моя привычка осталась! Объяснить этого не могу, но после его смертипридерживаюсь заведенного порядка. Глупо, да?

С этими словами она пересекала комнату. Я селана кожаный диван и вздрогнула, подушки были просто ледяными.