Словом, все будет,

как полагается,

кроме

Одного нарушенья порядка вещей:

В самом деле,

а как быть с законом о форме,

Содержанию соответствующей?

– Ей, богу, такого ответа

Не ожидал никак…

– Контрреволюция – это

Люди в особняках.

Я – молодой, чумазый.

Со мной человек шесть.

Стучимся —

и к носу маузер:

«Кто еще в доме есть?»

Наверх поднимались молча,

Крадучись по пятам,

Рванули:

«А ну, сволочи!»

А там…

Мы на пороге замерли.

Там…

Ослеплены.

Там женщины беломраморные,

Крылатые пацаны!

А эти (числом не меньше.

У них,

так и есть,

штаб!)

С наганами – и за женщин.

Пали, мол, в баб!

– И не стреляли?

– Куда там!

Этот маневр не нов.

По – твердым телам статуй.

По – мягким телам юнкеров.

Грохот, осколки, ругань…

Эти шли до конца!

И Афродите безрукой

Нечем закрыть лица…

Лег по углам грохот.

Утренний свет сер.

Домовладелец охал —

Контрреволюционер!

Он своей пули дождался,

Враг пробудившихся масс…

А я сразу после Гражданской

Подался во ВХУТЕМАС…

Легенда

Был прорицатель сморщен, стар,

В пещеру втиснут.

Был дерзок, молод комиссар —

И вышел диспут.

– Мы революции врагов

Разгоним стаю!

Не будет больше бедняков!

– Я это знаю…

– Мы всех накормим.

Наш набат

Весь мир разбудит!

Жизнь станет краше во сто крат!

– Все так и будет…

– Поднимет чудо-города

Всех звонниц выше

Страна свободного труда!

– Я это вижу…

– Да ты, старик, и впрямь – пророк!

Тогда скажи мне:

Как я умру? Какой мой срок

Отпущен в жизни?

Ты не молчи – я устою!

За дело наше

Готов я смерть принять в бою,

Под пыткой вражьей.

Пусть будет страшен мой конец,

А все же светел!

Не бойся, говори, отец!

Он не ответил.

Золоченые буквы читаю:

«В этом доме работал и жил…»

Здесь он лучшие строчки сложил,

Те, которые я почитаю,

Те, которые чувствую кожей,

И хожу ведь сюда оттого.

Вот и мраморный профиль его.

Знатоки говорят:

непохожий.

Ну и пусть!

Я бы зря не корил

Эти мемориальные доски —

Ведь вон там,

у дворовой березки,

Он стоял, папиросу курил…

Я лбом к стеклу прижимаюсь:

темно в заоконном мире.

На милую Маросейку

ночь опустилась опять.

Уже тишина поселилась

в большой коммунальной квартире,

Все реже шаги в коридоре —

и нужно поэтому спать.

И бабушка стелет постель мне,

шепча непонятно и мудро:

– Вот жизнь-то, прошла-пробежала,

как день, пролетела, кажись…

Что значит «прошла»? – удивляюсь,

ведь завтра опять будет утро.

Что значит – «как день, пролетела»?

Ведь это же целая жизнь!

…А в детстве неминуемая порка

Казалась мне страшней небытия!

Как больно ощущать!

Как помнить горько! —

Что я бессилен

за пределом «я»!

Мой детский ум упорно с этим спорил.

Воздушный замок рос и шел на слом…

Я повзрослел, когда однажды понял,

Что не всесилен и в себе самом…

Седой учитель держит речь

И плачет поневоле —

Традиционный вечер встреч

Сегодня в нашей школе.

Я тихо выйду в коридор —

Тоска по переменам

Во мне осталась до сих пор,

А руки пахнут мелом.

И в сердце радостная дрожь

Начальных дней наследство,

Как будто не во тьму идешь,

А в детство…

Я подчинюсь потребности невнятной.

Я отмахнусь от бесконечных дел,

И я припомню,

за какою партой

Кто из моих товарищей сидел.

Всех рассажу и шумом класс наполню…

Но память вдруг споткнется на бегу:

Я места своего никак не вспомню,

Найти свою же парту не могу…

И. А. Осокиной

Молоденький учитель,

Я у доски страдал,

А ученик-мучитель

Вопросы задавал.

Откинет крышку парты,

Наставит гневный взгляд:

– А вот Некрасов в карты

Горазд был, говорят?

Добро и разум сеял,

А сам!

Да как он мог?

А что Сергей Есенин,

А Александр Блок

Творили в жизни личной!!

Скажите – почему?

…Я непедагогично

Молчал в ответ ему.

Не знал я, как об этом

Сказать ученикам.

Нет! Нелегко поэтам

Жить по своим стихам.

Павлу Гусеву

Я был инструктором райкома,

Райкома ВЛКСМ.

Я был в райкоме словно дома,

Знал всех и был известен всем.

Снимая трубку телефона,

Я мог решить любой вопрос:

Достать молочные бидоны

И провести спортивный кросс.

О, как я убеждал умело,