Место здесь тихое, уютное. Любой разведчик может толькомечтать к старости поселиться в таком месте, чтобы предаваться в тиши неспешнымвоспоминаниям. Я остановил машину, огляделся по сторонам. Конечно, в концеулицы стоит этот проклятый «Фольксваген».

Я вышел из машины, чтобы пройти к дому, в котором живетКребберс. Рууд Кребберс, бывший связной Труфилова, с которым тот работал вЕвропе. Если Труфилов захочет остаться в Европе, он не должен миновать этотдомик. Если, конечно, он не рассчитывает на такого упорного «следопыта», как я.

По моим данным, Кребберс живет один. Он уже на пенсии,владеет небольшим домиком и кучей акций разных компаний. Раньше советскимагентам хорошо платили. Разговоры о том, что на нашу бывшую страну все работалипо идеологическим мотивам, разговоры для дураков или дилетантов. Наверное, былии порядочные люди, верящие в идею. Конечно были. Но большинство агентовработали за деньги.

Кстати, наши доморощенные предатели, которые были агентамизападных стран, тоже работали за деньги. Мне всегда смешно читать, как онидоказывают, что к предательству их толкала идея. Я ведь знаю, что все этовранье. Я подполковник КГБ, проработавший в Первом главном управлении многолет, и я знаю, что все эти Шевченки, Гордиевские, Резуны-Суворовы простопродажные шкуры, а никакие не герои. Для меня и Калугин такой же предатель, каки все остальные. Человек, который отрекается от своей прежней жизни, всегдасамый страшный предатель, ведь в конечном счете он предает свою жизнь и своюпамять.

Меня всегда поражала двойная мораль разведчиков. Работающиена нас агенты считались героями, а те, кто против, — предатели и подлецы.Впрочем, так было всегда и везде. С точки зрения нашего бывшего ГРУ, мистерКребберс был прекрасным человеком и достойным гражданином. С точки зренияголландской службы безопасности, наверняка был чем-то принципиально иным.

Я обхожу дом. Он старый, но не запущенный. Соседние домарасположились довольно далеко от него. Я звоню в дверь. Тишина. Заглядываю вокна.

Голландская традиция не вешать занавесок меня изумляет.Говорят, эта привычка осталась еще с тех пор, когда страна была во властииспанцев. Тогда по приказу кровавого герцога Альбы все занавески в городе былисняты, чтобы сидевшие в своих домах голландцы не замышляли ничего противоккупантов.

Сквозь стекла я рассматриваю внутренние помещения. Неужелиздесь никого нет? Как это глупо. Зачем тогда я приехал в Хайзен? А еслигосподин Кребберс давно умер? По моим данным, ему немало лет. Он ведь былосужден десять лет назад. Правда, его осудили только на восемь лет, и уже черезпять он вышел, но, возможно, переехал в другое место. Тогда почему мне далиэтот адрес? Полковник Кочиевский не мог ошибиться. Еще раз обхожу дом идовольно громко стучу.

Громко, изо всех сил.

Наконец слышу шаги за дверью. Кто-то спускается со второгоэтажа, затем подходит к двери и спрашивает:

— Кто вам нужен?

Я не знаю голландского, но я говорю по-немецки. Мы получилидовольно неплохую подготовку, и просто так звание подполковника в КГБ недавали. Я хорошо говорю на двух языках — немецком и английском. При желаниимогу изъясняться и на французском. Для путешествия по Европе вполне достаточно.По данным Кочиевского, Кребберс обязан знать немецкий язык.

— Простите, — говорю я хозяину дома, — можно видетьКребберса, герра Кребберса.

— Что вам нужно? — Вопрос хозяина звучит грубовато, словно ярекламный агент, назойливо предлагающий свою продукцию.

— Мне нужно с вами поговорить.

— Я не желаю с вами разговаривать. Уходите.

— Мне нужно…

— Я не встречаюсь с журналистами, — Прохрипел он, —убирайтесь.

— Я не журналист, — я решился открыться, у меня тоже естьтерпение. — Я друг Дмитрия Труфилова…

Наступило долгое молчание. Затем дверь осторожно открылась.Медленно, со скрипом. Странно, здесь двери обычно не скрипят. Их или хорошопригоняют, или потом хорошо смазывают. Хозяин уставился на меня слезящимисякрасноватыми глазами:

— Я не знаю никакого Труфилова. Что вам нужно? Зачем выявились?

Для иностранца воспроизвести незнакомую фамилию «Труфилов»достаточно сложно. Да почти невозможно. Этим Кребберс невольно выдал себя. Я неговорю больше ни слова. Молчание затягивается. Посторонившись, он пропускаетменя в дом. Затем, тщательно закрыв дверь, снова смотрит на меня.

— Что вам угодно? Если вы думаете, что меня можно заставитьработать, то вы ошибаетесь. Я отсидел пять лет. По-моему, вполне достаточно. Яне знаю, кто вас прислал — русские, немцы или наши. Но в любом случае выошиблись. Я не стану с вами разговаривать и не желаю ничего слышать оТруфилове.

— У меня только один вопрос…

— Я не буду отвечать на него, — перебивает меня упрямец, —уходите.

Напрасно он меня впустил. Такого гостя не так легковыставить. И свой единственный вопрос я ему все-таки задал:

— Вы видели Труфилова после того, как вышли из тюрьмы?

Он вздрагивает и смотрит на меня. Вздрагивает еще раз иотрицательно мотает головой.

— Так что вам все-таки нужно? — почти жалобно спрашиваетстарик, который уже изрядно пострадал из-за своих связей с Труфиловым. — Почемувы не хотите оставить меня в покое? Я уже обо всем забыл. А вы снова и сновапытаетесь напомнить мне…

— По моим данным, Труфилов скрылся в Европе. Скажите только,где его можно найти?

— Понятия не имею. Мне кажется, вы ищете его не там, гденужно. Он знал, что со мной произошло. Знал, что меня посадили. Возможно, итеперь за мной наблюдает наша служба безопасности. И мне опять придется даватьобъяснения, кто вы такой и откуда приехали. Я прошу вас уехать. — Он смотрит наменя, и я вижу в его глазах боль. Мне знакомо это чувство растерянности иопустошенности, ощущение разбитой жизни, такое невозможно сыграть. Мне это такзнакомо. Я больше не хочу мучить старика.

— Простите, — говорю я ему, поворачиваясь к двери. Весьразговор мы провели стоя, он даже не предложил мне сесть. — Может быть, вызнали его друзей? — Я все еще пытаюсь выудить у Кребберса хоть какую-нибудьинформацию.

Он отрицательно мотает головой. Ясно, что он ничего нескажет. Людей, которых он знал и с которыми был связан, он либо выдал раньше,либо постарался забыть. В любом случае старик не скажет мне больше, чем сказална суде. Его рука тянется к замку, открывает дверь и жестом показывает мне наулицу.

— До свидания. — Я мог бы сюда и не приезжать. Человек,отсидевший в тюрьме пять лет, — это пустой номер. Ни один нормальный разведчикне будет искать убежища в его доме. Достаточно посмотреть в глаза Кребберсу,чтобы все понять. Я выхожу из дома. Смотрю в конец улицы. Оба моихпреследователя все еще сидят в салоне своего «Фольксвагена». Отсюда я их четковижу.