Пауза затянулась, он старался усмирить дыхание и слышал, что она делает то же самое.

«Ты хочешь одолжить мне денег? — От стресса он икнул на последнем слове, неловко-то как. — Даже думать не смей». — «А что тут думать? Освобождаться-то надо». Она прервала поток его благодарностей (абсолютно, кристально искренних) и заставила его заучить ее адрес. А насчет денег сказала: «Конечно, вернешь. Когда пойдешь работать, отдашь».

И тогда он сделал то, чего никогда себе не позволял — после прощания поцеловал телефон тихонько, так чтобы никто не видел. Не для того, чтобы она услышала «чмок» и раскисла, а потому, что захотелось до дрожи в коленях послать ей поцелуй. Было стыдно, сладко и горько одновременно. Он ее не заслуживает, но он спасен. Милая, добрая, щедрая, где она только берет силы, чтобы его терпеть? Он все вернет, все до копеечки. Он не стал тут паскудой, слово свое держит.

Торт в руках будто пропуск в приличную жизнь. Полицаи сразу перестали смотреть заинтересованно. Человек, несущий прозрачную коробку с вавилонами крема внутри и букет цветов, априори не может замышлять ничего дурного, не свистнет кошелек и не подрежет сумку. Он выбрал любимый мамин тортик, из тех, что называют «легкими», и осторожно, как бомбу, понес в метро. Торт трясся всеми своими желатиновыми частями, липкие разноцветные бока мазали пластик. Да ты пьянее, чем думал, дружок. Или волнуешься больше, чем хочешь показать. Пока оплачивал проезд, несколько раз чуть не выронил коробку. На эскалаторе закружилась голова с непривычки, и опять некуда поставить торт, чтобы отереть наконец лоб. Как раньше он исхитрялся перемещаться по городу в такой толпе, жонглируя несколькими предметами одновременно?

Мамин двор не изменился совершенно, деревья не стали выше, на асфальте те же выбоины. Дом у них тихий, не валяются у лифта шприцы и презервативы, а сосед столько раз забывал закрыть машину, и ничего. Первый лестничный пролет весь в щербинах, на втором этаже свежий слой зеленой краски.

Мама открыла дверь, сдавленно пискнула и повисла у него на шее — хана торту. Прижатый к ее платью, сквозь привычный мамин запах он ощущал ароматы кухни. Будет ему холодец. За маминой спиной появился Золотые Руки, оправляя майку-алкоголичку, радость на его лице была умеренной. Мама пока не отпускала, поэтому пожать золотые пальцы пришлось прямо поверх ее плеча.

Выяснилось страшное — у мамы ничего еще не готово. Она любила, чтобы в доме все было путем к приходу гостей, лучше посетителя заморозить на улице, чем пустить его в кухню, где салаты еще не украшены. На пару с Золотыми Руками он кое-как ее успокоил, убедил, что любой стол в их ситуации будет считаться праздничным. Отчим принес квашеной капустки с балкона, порубил ее вместе с луком и маслом. Настругали колбасы, сала, сыра — натюрморт получился шикарный.

Золотые Руки водки не пожалел, достал две бутылки. Если коньяк мягко, деликатно дурил голову, то первая же рюмка водки разделила тело на две половины. Прояснила мозг и начисто обездвижила ноги. Когда он поднялся, чтобы сходить в туалет, пришлось целую минуту стоять, держась за спинку стула, прежде чем снова смог ходить. Подождал, пока утихнет прибой в голове.

«А какие вообще планы?» — солидно спросил Золотые Руки, и он лишь неопределенно помахал рукой, проглатывая водку и тем самым выигрывая время. «Я собираюсь заново по частям собрать свою жизнь и стать достойным общества, которое дало мне второй шанс» — такого ответа от него ждут? Ответил сухо: «Осмотрюсь сперва, в себя приду, а потом буду искать работу». Золотые Руки одобрительно кивнул, но бутылку, которую уже над рюмкой занес, попридержал, произнес многозначительно: «А что осматриваться-то? Ты с этим не тяни. Могу тебя пристроить к другу, он строит дачные времянки и туалеты, на судимость не посмотрит» — и только потом налил.

Не поставить ли его на место? Интересно, что будет, если сказать ему правду? «Я, папенька, решил, что лучше по вашим стопам пойду. Познакомился с недурственной телкой и собираюсь сесть ей пока на шею, а дальше как получится. И буфера у нее что надо, и собственная квартира, и работа имеется. Да вы и сами меня понимаете, ведь тоже переехали к маме на все готовенькое, к паровым котлетам и немаленьким сиськам. Но вы не думайте, я своей тоже розетку починю и прокладку на кране поменяю, чтобы про меня не думали, что я нахлебник».

В тюрьме он так хотел хорошего, качественного алкоголя, и что вышло, когда он до него дорвался? Почему водка так мстительно и подло дала под дых? С безумной надеждой стал пить еще усерднее, катал ее на языке, вдруг наступит все-таки переломный момент, после которого он почувствует, наконец, легкость и веселье, а не злобу и шаткость во всех членах. Взволнованные взгляды, которыми обменивались мать с отчимом, игнорировал, переглядывайтесь сколько хотите. Одно радовало: кое-какую услугу зона ему все-таки оказала. Прежде он бы выскочил из-за этого стола, матюгаясь. Ушел бы, хлопнув дверью, еще после второго тоста Золотых Рук, полного высокомерия и покровительности, а теперь ничего, сидит, слушает. Ухмыляется только. Больше своей моралью ты меня не пробьешь, всеми этими «надо работать», «надо жить прилично и вести себя прилично».

Все-таки пришло в какой-то момент веселье, осознание того, что он на свободе. Никто больше не рявкнет на него — безнаказанно, никто не заставит делать что-то, чего он не хочет. Буквально минуту продолжалось это блаженное состояние, в течение которой он увидел краешек занимающейся новой жизни, и послал мысленно ко всем чертям и Золотые Руки с его нотациями, и Вику с ее Кириллом, и друзей липовых. Он придет еще в себя, будьте спокойны. И работу найдет лучше прежней. И книгу его теперь-то издадут, потому что это уже не просто роман, а роман, написанный бывшим зэком, человеком, который может поделиться действительно интересной информацией. Он знает, чем ее дополнит, теперь точно знает. Уж он порасскажет… Издателя, утонувшего в сладких текстах, точно потянет на остренькое.

Его хотят с грязью смешать и загнать параши строить, и еще заставить кланяться ежеминутно за эту милость? Фига с два. Это раньше он деликатничал и его могли насиловать всяко-разно за копейки, объегоривать и вперед него лезть, а теперь он знает, что можно и нужно — брать. Смысл в этом, и только в этом — думать в первую очередь о себе. Какие такие принципы запрещали ему принимать откаты от клиентов? Чего он достиг, беспокоясь о том, чтобы другим было комфортно? Кому сделал лучше, следуя слепо за буквой закона? Просрал только кучу лет и ни до чего не дослужился.

Но волшебная фаза опьянения длилась недолго и уже скоро потонула в отремонтированном Золотыми Руками унитазе вместе с блевотиной. До торта дело не дошло. Нет смысла скрывать истинное положение дел, он не в состоянии мыться и должен прикорнуть. Мама даже придержала его за плечи, когда вела к постеленной ему кровати, которая непонятно когда возникла в гостиной. Очнуться заставила смердящая мерзость, которой сам себя обдал, выдохнув открытым ртом застоявшийся запах рвоты с четким послевкусием чеснока. Ах да, селедка под шубой. Потом вспомнил, где находится. Попытался сглотнуть, чтобы избавиться от вони, не нашел во рту слюны и окончательно проснулся. Искры боли мелькают в голове, стукаются о черепную коробку, не имея выхода. Электронные часы-коробочка на серванте пульсируют нулями, сфокусировал взгляд: 18.00. Какое скоротечное застолье, за три часа успел и нажраться, и поспать, и обрести умеренное похмелье. В соседней комнате со свистом и сипом спускали воздух из шины, это храпел Золотые Руки. Через неплотно прикрытую дверь увидел, что мать и отчим лежат на своей кровати в одинаковых целомудренных позах египетских мумий с умиротворенными лицами — у них семейная сиеста. В ванной, в шкафчике под мойкой, нашел зубную щетку и поскреб ею зубы, убеждая себя, что это его старая щетка, про которую он забыл. Мятная прохлада заглушила чесночную вонь, сразу стало легче. Он даже помылся наспех и отерся чистым полотенцем, приготовленным для него. На цыпочках прокрался на кухню. Опустошенный желудок благодарно впустил в себя пару бутербродов. Он мог пойти двумя путями, каждый из которых облегчит страдания, но которые могут иметь совершенно разный финал — съесть таблетку от головной боли или тяпнуть еще водки. Вариант с водкой казался более привлекательным. Но уже боковым зрением отметил, что место под столом, где стояли два бутылочных обелиска, пусто. Стал искать в холодильнике, где уже, разлитый по плошкам, застывал холодец, подернутый белой патиной жира. Шарил по полкам — холодец испуганно дрожал, но где водка, не сказал. Не было ее ни в морозилке, ни в шкафчике со специями, ни среди бутылок с подсолнечным маслом и уксусом. На балконе, куда он заглянул в последней надежде, нашлась лишь эмалированная бадья с капустой и цветочные горшки с землей, но без растений. Значит, мать с отчимом пили без него. Они и его рюмку допили, вот они все три, пустые. Немудрено, что они решили прикорнуть.