Я со стороны видел, как Выхухоль сам себе подписывает смертный приговор. Вера не прощает до конца измен. Не прощала. И вряд ли простит. Рано или поздно найдет изуверский способ отомстить – уж мне ли не знать.

Вера протянула ему пакет. Выхухоль снова предложил ей войти – впрочем, он знал, что она не войдет. Где-то в спальне пряталась какая-то «из». Эти «из» есть у всех. Этих «из» скрывают, обзывают сантехниками и водителями в телефонной книжке и трахают. Потом кидают. Эти «из» ломают браки – но никому не сдались. Как лежачие полицейские. С предупреждающими знаками. Сорок. Двадцать. А дальше никому не нужная педофилия.

Вера прекрасно знала, что «из» ей не соперница. Это просто развлечения ради.

Вера вернулась в машину. Попросила меня пересесть за руль. Я был пьян, но спорить не решился.

– Ты знаешь, кто с ним? – перешел я в открытое наступление.

– Ой, это же… Блин, – пыталась Вера вспомнить название должности. – Как по-русски будет research?

– Не, путаюсь в корпоративных чинах. Я же схематозник, а не офисный клерк.

– В общем, очередная рабочая юбка. Потом на корпоративе ее будут прятать. Затем переведут или уволят.

– Не жалко тебе их?

– Я никогда не трогала чужих мужчин, однако и ко мне, столь праведной в этом вопросе, никто жалости не испытывал. Почему я должна жалеть какую-то безмозглую девку? Да, она сейчас думает, что Выхухоль от меня уйдет. Построит ей четырехэтажный рай с регулярным вылетом на морские орбиты. Она не была с ним, когда его сокращали. Не утешала его в кризисы и безработицу. Она не видела его крахов – и не делила с ним его побед. Не целовала его ночью со словами «Я тобой горжусь». Она не шла рядом с ним годами – не хавала говно ложками.

– Ты… Ты тоже его так называешь. Выхухолем!!!

– Просто на тот случай, если ты не помнишь его имя, – попыталась оправдаться Вера.

Тут мы останавливаемся на соседней улице, перебираемся через забор возле дома с погасшими окнами и бредем по холодной земле с гнилыми листьями. Карабкаемся через еще один чужой забор – и сквозь щель смотрим на участок Выхухоля. Срабатывает затвор входной двери. Выхухоль со свертком, который привезла ему Вера, выходит из дома, за ним молодая девушка. Ей чуть за двадцать. Она чуть неопытна. И чуть безобидна. Она знает, что Выхухоль женат, но никогда не смотрела в холодные серые глаза Веры, для нее он – просто Выхухоль. Без составляющих. И это дает ей право не чувствовать вины.

Выхухоль сажает свою загородную визави в машину. Сравнивает. Именно в этот момент, когда мы с Верой стоим коленями на грязной земле и через забор вглядываемся, Выхухоль сравнивает. В пользу Веры.

Вера всучила ему чувство вины вместе с провизией.

Ей жаль. Собственных сил, а не Выхухоля. Обида прожигает грудину и стягивает бечевкой ребра, что становится тесно внутри самой себя. Когда отпустит, она вернется домой, обнимет сына, встретит Выхухоля привычными объятиями, как будто ничего не случилось.

Это не в первый раз.

И не в последний.

Именно так выглядит стабильность. И, несмотря на браваду с лопатой, она не готова отпустить удила колесницы второго брака.

Вера просит меня, еще пьяного, но уже трезвеющего, вести машину. Вернуть ее к обручальному кольцу.

Возле холмика еще теплой земли Вера опускается на колени и, не дождавшись меня с лопатой, пальцами начинает рыть землю. Снимает уже испачканные перчатки – откидывает прочь. Земля забирается под ногти и в рукава. Вера плачет. И копает. Плачет и копает.

– Ну давай! Скажи мне, что я плохая! Что хуже меня только теократическая монархия! Что сама себе изо дня в день вру, успокаиваю, что все так живут, и ничего страшного. Просто после тебя мне так хотелось человеческих отношений. Чтобы все было как у людей, понимаешь? А у них, у нормальных людей, все тоже через жопу, – наконец отыскала она кольцо, но не решилась надеть на палец, а просто кинула обратно в карман.

Я присел на опавшую листву, еще не сильно смоченную дождями, и попытался сжать ее в объятиях, потому что понимал, как тяжело идти на уступки в угоду здравому смыслу, изувечивать идеалы и мечты под прокрустово ложе семейной жизни. В итоге она уткнулась мне в подмышку. Не знаю, спряталась ли она там от всего мира, или просто злорадно посмеивалась, учуяв запах пота.

– Знаешь, почему я перестала смотреть американское кино? – раздался голос из-под моей куртки.

Я отрицательно покачал головой и погладил ее по волосам.

– Там все героини – флегматичные истерички, которых необходимо перманентно обнимать, чтобы они не перерезали пол-Техаса бензопилой.

– Это все кино. А у нас тут жизнь. Это пострашнее флегматичного ширпотреба. – От ее темечка пахло домом. После нее мне неважно, где жить, я нигде не чувствую себя на месте. Она мой дом. И я ее оставил. А теперь там поменяли замки, и все, что я могу, – ждать, как сквозняк или подобная оказия откроет ненароком двери ее души.

– Я иногда перебираю в памяти наши с тобой мечты, – зазвучала моя Вера, та, из ранней юности. – Помнишь, мы мы хотели сесть в твой допотопный мини-купер и отправиться в Румынию? После того как ты съездил в молодежную столицу Европы – Клуж-Напоку. – Вера до сих пор помнила детали моих странствий, что льстило. – Как ты жаждал запечатлеть самобытные таборы в Трансильвании, особенно шебутных детей-беспризорников, а я – собирать легенды о мрачных замках, наложницах во времена, когда цыгане были рабами, и страшилки о вервольфах.

– И потом отправить бы текст Эмиру Кустурице в надежде на экранизацию, – улыбнулся я нашему совместному инфантилизму.

– А что теперь? – выскользнула из моих самобытных объятий Вера. – Ты о чем-нибудь мечтаешь?

– Вот поэтому я и пью. Хочешь, кстати? – протянул я ей флягу и заправился горячительным.

– Да нет. Права жалко и денег, – отвела она в сторону мою руку.

– А моих прав, значит, тебе не жалко? – снова пытался я настроиться на волну юмора.

– Конечно же нет.

Вера поднялась, отряхнулась, надела грязное кольцо. Попросила полить виски на руки. Терла их салфеткой. Пересела за руль. Опять ненавидела меня. В эту секунду я не понимал за что. Еще несколько часов назад понял бы, но не сейчас. Действительно, не сейчас.

– Хочешь заняться со мной сексом? – Вера задала вопрос, не отвлекаясь от дороги.

– Не имею ни малейшего желания. – Как мне казалось, я не кривил душой.

– Это хорошо. Значит, я не ошиблась в том, что жила с тобой столько лет.

Потом она говорила сама себе в моем лице, что Выхухоль ее любит. Что не первый день замужем. Что не уйдет от него. Что все случившееся – редкое проявление женской истерики. Что она в молодости пересмотрела американского кино и стала сама флегматичным истериком. Или истеричным флегматиком. Кем именно, я так и не понял.