О, для Павла Волкова это был момент истины! Момент торжества, которого он подсознательно ждал всю жизнь, но по-настоящему никогда не имел. Он помнил, как подарил Соне на рождение Котика кольцо с бриллиантом (уж каких ухищрений ему это стоило, не хотелось и вспоминать). Он смотрел в лицо жены и ожидал увидеть, как оно расцветет в радостной улыбке, как она прильнет к нему и скажет, что он самый лучший, самый щедрый и самый прекрасный муж в мире. Но тогда в глазах Сони он увидел не столько радость, сколько застывший вопрос, может быть, даже испуг… Но точно никакого восторга не было.

Получение мужем очередного звания не вызывало в ней бури чувств. Соня радовалась, обязательно накрывала роскошный стол и принимала гостей, которых собирал Павел, но это и все. Даже когда он достроил дом и они собрались отмечать новоселье, Соня реагировала не так, как он хотел. Дом ей нравился, она без устали хвалила Павла, но это все равно было не то. Ее признание, ее благодарность не были безграничными, она могла воспеть «дифирамб отцу семьи — домостроителю», который сама сочинила для семейного торжества по случаю новоселья, а на следующий день сделать Павлу выволочку за то, что он уснул пьяным во дворе за рулем своего тогдашнего «Мерседеса», не дотянув до гаража нескольких метров. И уже никакого восторга, никакой благодарности, только недовольное лицо и бесконечные упреки.

Слова Марины были искренними, Павел размяк, забыл о том, что он охотник, а она — дичь, внезапно он понял, что ему очень и очень хочется слышать эти слова каждый день. Воздух, наполнивший в тот момент легкие при полном вздохе, оказался одуряющим. Голова закружилась, он прижал к себе девушку и долго не отпускал.

— Ты правда счастлива? — проговорил он, ища губами ее ухо, сдавливая рукой хрупкие позвонки.

— Счастлива, — ответила она, — пусть хоть на мгновение, но счастлива.

— Почему на мгновение? — Павел на секунду отстранился, чтобы прижать ее вновь. — Отныне так будет всегда. Твое счастье будет заботой всей моей жизни, я тебе обещаю.

Он сказал слова, которые говорить не планировал, они сами вырвались в пространство, и Павел подумал: «Ну и пусть. Пусть идет, как идет. Мне с ней хорошо. Почему я должен себе отказывать в простом человеческом счастье? Пусть!»

Еще несколько минут они не могли оторваться друг от друга, не испытывая никакой сексуальной тяги, а лишь заполнявшую обоих нежность, потом Марина мягко высвободилась и сказала:

— Нам пора. Автобус приедет через пятнадцать минут. Пошли?

Павел кивнул. А Марина перед дорогой забежала в ванную комнату, смахнула слезки, оглядела себя в зеркале и сказала, обращаясь к своему отражению так тихо, что слышать ее могло только оно:

— Молодец, девочка! Умница! Ты победила!

Разоблачение, которое последовало по возвращении домой, Павел воспринял с неожиданным для себя чувством тайной мстительной радости. Семья в последнее время стала источником постоянного и все возрастающего раздражения. Котик косится на отца исподтишка, в глаза не смотрит, шарахается в сторону, если сталкивается с ним нос к носу. Дашка, малолетняя хамка, стала подавать голос, позволять себе тявкать на отца, влезать во взрослые разговоры. О Соне он и вовсе не мог думать без содрогания. Клуша, наседка, беспомощная и инфантильная, устроила бунт, который идет ей как корове седло. Всю жизнь просидела на шее мужа, всю жизнь ходила в норковых шубах, каталась на курорты, ублажала себя черной икрой и кампари со льдом… Знаем мы ее вкусы лучше других. А теперь, видите ли, сверкает очами и пылает праведным гневом! Не смешно. На развод она грозит подать, овца бестолковая! Да пусть подает! Кто она без него? На что она будет жить и кормить своих драгоценных чад?

Дети еще не понимают, не осознают, что целиком и полностью зависят от отца, зависят во всем: от самой малой мелочи до самого большого и важного. Жалеют свою мамашу, несчастную, обманутую. Встали на ее сторону, его вообще признавать не желают. Пусть! Пусть поживут месяцок с ней… Да какой там месяцок, они недели не выдержат! Но он, Павел, не возражает против того, чтобы они на своей шкуре испытали, что значит остаться без отца и жить с матерью. С такой матерью! Раз они его слов не понимают, пусть убедятся во всем сами. Пусть поймут наконец, что собой представляет их убогая мамочка и чего она стоит в этой жизни без него, Павла Волкова. Теорию дети не понимают, не могут осмыслить. Пусть же учатся на практике.

А то, что его вывели на чистую воду, даже хорошо. Теперь можно не врать, не притворяться. Ему даже как-то радостно оттого, что клуша Соня теперь знает, что у него есть женщина. И не просто какая-нибудь там… А молодая, сильная, здоровая и красивая. Женщина, которая не пилит, не дует губы, не кривит морду по любому поводу. И пусть она все знает. Так ей и надо!

Антона допрашивали дважды, и оба раза он так и не сказал следователю ничего вразумительного. И про Генку Барсукова молчал, пока сами не спросили. Сергей Алексеевич Поповкин пытался уговорить его, склонить к откровенности, но впустую. И вовсе не потому, что Антон старался не запятнать память брата, темные пятна легли и без его вмешательства. Дело в том, что отвечать ему было нечего, оказывается, он о Павле практически ничего не знал. А то, что узнал, он узнал уже после смерти брата.

— Антон Константинович, — увещевал Антона руководитель следственно-оперативной группы, — мы же абсолютно точно знаем, что у вас с братом были доверительные отношения. Вы дружили, вы были в курсе дел друг друга. Почему вы не хотите нам помочь? Разве вам самому не важно знать, кто убил Павла?

Он использовал прием, как говорится, безошибочный, но и это не подействовало. Антону было обидно, обидно до слез. Его обида имела осязаемые очертания в виде ночей без сна, не свойственной ему ранее раздражительности, постоянной готовности сорвать обиду и злость на ком-нибудь, не важно на ком. Следствию стало известно, что в течение длительного времени именно Павел Волков, используя служебное положение, сдерживал возбуждение уголовного дела по мошенничеству с квартирами обманутых дольщиков и не давал хода заявлениям людей, пострадавших в результате деятельности некоего ОАО «Ассоль». Так же выяснилось, что некоторые активы этой фирмы были оформлены на близкую подругу, вернее, любовницу Волкова, Марину Анатольевну Гонтарь. Было ли известно Антону об этих фактах? Есть ли между этими событиями и убийством Павла какая-либо связь? Знал ли Антон о том, что Павел Волков отказался возвращать крупную сумму денег, взятую ранее в долг у своей приятельницы Гаянэ Халатян? Был ли он в курсе, что Гаянэ не собиралась прощать долг Волкову и прорабатывала вариант возврата суммы? Говорил ли брат о том, что…

Антон бесился, стучал кулаками о первый попавшийся под руку предмет, рычал, матерился, заливал истерику алкоголем, но ничто не помогало. Ничего он не знал! Ровным счетом ничего! Антон искренне считал, что они с Павлом по-настоящему близки, что они родные люди и не имеют секретов друг от друга. Если Павел не трещал без умолку о себе и своих делах, то не потому, что хотел что-то скрыть, а просто оттого, что рассказывать было особенно нечего. Так считал Антон. Как он ошибался! Оказывается, в жизни Павла ой как много такого, о чем младший брат мог знать, но не знал. Почему? Сердце Антона снова сжалось от чувства обиды. Видимо, для Павла он так навсегда и остался «мелким». Тем, кто не годен для обсуждения серьезных проблем, с кем не хочется делиться информацией о важных событиях, кто не способен помочь, когда возникают реальные трудности. Мелочи Антону доверить можно: «кривую» машину узаконить или еще что-нибудь в этом духе… Обидно, больно, тяжело. Очень тяжело осознавать такое, особенно учитывая, что человека, на которого держишь обиду, уже нет в живых и некому сказать: «Ну что же ты, Паша, мне об этом не рассказал?»