— Хочешь подождать Фрэнка или, может быть, пойдем?

— Обожду Фрэнка, — прошептала Мэгги и прислониласьк его боку, благодарная за это ненавязчивое сочувствие.

— Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моимнесуществующим сердцем? — сказал он в раздумье, полагая, что она,ослабевшая, жалкая, не слушает, и, как многие, кто живет в одиночестве, уступаяпотребности высказать свои мысли вслух. — Ты ничуть не похожа на мою мать,сестры у меня никогда не было, просто не пойму, что же это такое в тебе и втвоем несчастном семействе… Очень трудно тебе живется, моя маленькая Мэгги?

Из балагана вышел Фрэнк, промахивая платком рассеченнуюгубу, бровь залеплена куском пластыря. Впервые за все время их знакомства лицоу него счастливое — должно быть, так выглядит большинство мужчин после того,что называется «неплохо провести ночь с женщиной», подумал священник.

— Почему тут Мэгги? — свирепо спросил Фрэнк, ещевзвинченный после боя.

— Удержать ее можно было бы только одним способом:связать по рукам и ногам и, конечно, заткнуть рот кляпом, — едко ответилотец Ральф; не очень-то приятно оправдываться, но, пожалуй, Фрэнк и на негоможет кинуться с кулаками. Он опасался вовсе не Фрэнка, но скандала налюдях. — Она испугалась за вас, Фрэнк, и хотела быть поближе, своимиглазами убедиться, что с вами ничего худого не случилось. Не надо на неесердиться, она и без того переволновалась.

— Не смей рассказывать папе, что ты сюдасовалась, — сказал сестре Фрэнк.

— Если не возражаете, может быть, на этом закончим нашупрогулку? — предложил священник. — Я думаю, всем нам не помешаетотдохнуть и выпить горячего чаю у меня дома. — Он легонько ущипнул Мэггиза кончик носа. — А вам, молодая особа, не помешает еще и хорошеньковымыться.

Пэдди весь день состоял при сестре, и это была сущая пытка,Фиона никогда им так не помыкала; старухе надо было помогать, когда она, брюзжаи фыркая, пробиралась во французских шелковых туфельках по джиленбоунскойгрязи; улыбаться и что-то говорить людям, которых она удостаивала кивкомсвысока; стоять рядом, когда она вручала победителю главного заездаДжиленбоунский приз — изумрудный браслет. Пэдди, хоть убейте, не понимал, скакой стати, чем бы вручить кубок с золотой пластинкой и солидную суммуналичными, все призовые деньги ухлопали на женскую побрякушку, — слишкомчужда была ему сугубо любительская природа этих состязаний; подразумевалось,что люди, занимающиеся конным спортом, не нуждаются в презренном металле имогут пустить выигрыш на ветер ради женщины. Хорри Хоуптон, чей гнедой мерин КорольЭдуард выиграл этот изумрудный браслет, в прошлые годы уже стал обладателемдругих браслетов — рубинового, бриллиантового и сапфирового, но сказал, что неуспокоится, пока не наберет полдюжины: у него была жена и пять дочерей.

В крахмальной сорочке и целлулоидном воротничке Пэдди былоне по себе, он парился в плотном синем костюме, желудок, привычный к баранине,плохо мирился с экзотической сиднейской закуской из крабов и моллюсков, которуюподавали к шампанскому на торжественном завтраке. И он чувствовал себя дуракдураком и не сомневался, что вид у него дурацкий. Его лучший костюм плохо сшити откровенно старомоден, так и разит глубокой провинцией. И все вокруг емучужие — все эти шумные, напористые скотоводы, и их солидные высокомерные жены,и долговязые, зубастые молодые женщины (в них и самих есть что-то лошадиное) —все эти сливки того, что местный «Бюллетень» именует «скваттократией»[4]. Ведь они изо всех сил стараются забыть о тех днях, когда впрошлом веке они переселились сюда, в Австралию, и захватили обширные земли,которые потом, с созданием Федерации и самоуправления, власти молчаливопризнали их собственностью. Эта верхушка вызывает в стране всеобщую зависть,эти люди образовали свою политическую партию, посылают своих детей варистократические школы в Сиднее, запросто принимают у себя принца Уэльского,когда он является в Австралию с визитом. А он, Пэдди Клири, — простойчеловек, рабочий. И ничего у него нет общего с этими колониальнымиаристократами, слишком неприятно напоминают они ему семейство его жены.

И когда вечером в гостиной отца Ральфа он застал Фрэнка,Мэгги и самого хозяина у пылающего камина — спокойных, довольных, сразу видно,провели день беззаботно и весело, — его взяла досада. Ему отчаянно нехватало незаметной, но надежной поддержки жены, а сестру он терпеть не мог,пожалуй, не меньше, чем когда-то в раннем детстве, в Ирландии. И вдруг онзаметил пластырь над глазом Фрэнка, его опухшее лицо, и несказанно обрадовалсяпредлогу для вспышки.

— Ты как же это покажешься матери на глаза в такомвиде? — заорал он. — Чуть за тобой не уследи, ты опять за старое, ктона тебя косо ни поглядит, сразу лезешь а драку.

Пораженный отец Ральф вскочил, раскрыл было рот — примирить,успокоить, но Фрэнк опередил его.

— Я на этом заработал деньги, — очень тихо сказалон, показывая на пластырь. — Двадцать фунтов за несколько минут, тетушкаМэри нам с тобой двоим за месяц столько не платит! Нынче в балагане ДжиммиШармена я уложил троих классных боксеров и продержался целый раунд противчемпиона в легком весе. И заработал себе двадцать фунтов. Может, по-твоему, мнеи не следует этим заниматься, а только нынче сколько народу там было, все менязауважали!

— Управился с парочкой выдохшихся перестарков назахолустном представлении да и возгордился? Пора подрасти, Фрэнк! Понятно,росту в тебе уже не прибавится, но хоть бы ради матери постарался умаприбавить!

Как побледнел Фрэнк! Лицо — точно выбеленная непогодойкость. Выслушать жесточайшее оскорбление, да еще от кого — от родного отца, инельзя ответить тем же. Он задыхался, еле пересиливая себя, чтобы не пустить вход кулаки.

— Никакие они не перестарки, папа. Ты не хуже менязнаешь, кто такой Джимми Шармен. И сам Джимми Шармен сказал, из меня выйдетклассный боксер, он хочет взять меня в команду и сам будет тренировать. Да ещестанет мне платить! Может, росту во мне и не прибавится, зато силы хватает, якого хочешь разделаю под орех — и тебя тоже, ты, вонючий старый козел!

Пэдди прекрасно понял намек, скрытый в последних словах, итоже страшно побледнел.

— Да как ты смеешь!

— А кто ж ты есть? Скот похотливый! Ты что, не можешьоставить ее в покое? Не можешь не приставать к ней?

— Не надо, не надо! — закричала Мэгги. Отец Ральфбудто когтями впился ей в плечи, больно прижал к себе. Слезы струились у нее пощекам, она отчаянно, тщетно старалась вырваться. — Не надо, папочка! Ой,Фрэнк, не надо! Пожалуйста, не надо! — пронзительно кричала она.

Но ее слышал один только отец Ральф. Фрэнк и Пэдди стоялилицом к лицу, страх и враждебность наконец обрели выход. Плотина, котораяпрежде их сдерживала — общая любовь к Фионе, — прорвалась, ожесточенноесоперничество из-за нее вышло наружу.