— Не смей так говорить, Фрэнк. Ты уже взрослый, долженпонимать. Ты и сам появился на свет не иначе, и это заслуживает не меньшегоуважения. Ничего мерзкого тут нет. Когда ты оскорбляешь папу, ты оскорбляешь именя.

— Он не имеет права! Мог бы оставить тебя впокое! — прошипел Фрэнк, в углу его дрожащих губ вскипел пузырек пены, онотер рот ладонью.

— Тут нет ничего мерзкого, — устало повторилаФиона и так посмотрела на сына ясными измученными глазами, словно решила разнавсегда избавиться от стыда. — Никакой тут нет мерзости, Фрэнк, и в том,отчего дети родятся, — тоже.

Теперь побагровел Фрэнк. Не в силах больше выдержать взглядматери, он повернулся и пошел в комнату, которую делил с Бобом, Джеком и Хьюги.Ее голые стены и узкие кровати насмехаются над ним, да, насмехаются, такиескучные, безликие, некому вдохнуть в них жизнь, нечему освятить их, придать имсмысл. А лицо матери, прекрасное усталое лицо в строгом ореоле золотистыхволос, все светится из-за того, чем она и этот волосатый старый козелзанимались в нестерпимую летнюю жару.

Никуда от этого не уйти, никуда не уйти от матери, оттайных, подавляемых мыслей, от желаний, таких естественных, ведь он ужевзрослый, он мужчина. Чаще всего удается вытеснить их из сознания, но когда онавыставляет перед ним явный знак своих вожделений, похваляется загадочнымидействиями, которым предается с этим похотливым старым скотом… Нет сил думатьоб этом, как с этим мириться, как это вынести? Почему она не может бытьнепорочно святой, чистой и незапятнанной, как сама богоматерь, почему не стоитвыше этого, пусть даже в этом виновны все женщины на всем свете! А она прямо иоткрыто подтверждает, что виновна, — от этого можно сойти с ума. Чтобы нелишиться рассудка, он давно уже себе внушал, будто она ложится рядом со старымуродом, сохраняя полнейшее целомудрие, надо же ей где-то спать, но никогда ониночью не обернутся, не коснутся друг друга… О черт!

Что-то заскрипело, звякнуло, и Фрэнк опустил глаза —оказалось, он согнул спиралью медную перекладину в изножье кровати.

— Жаль, что ты не папашина шея, — сказал он ей.

— Фрэнк…

В дверях стояла мать.

Он вскинул голову, черные влажные глаза блестели, точноуголь под дождем.

— Когда-нибудь я его убью.

— Этим ты убьешь и меня, — сказала Фиа, подошла исела на его постель.

— Нет, я тебя освобожу! — горячо, с надеждойвозразил он.

— Не буду я свободна, Фрэнк, и не нужна мне этасвобода. Хотела бы я понять, почему ты такой слепой, да никак не пойму. Это утебя не от меня и не от отца. Я знаю, ты не чувствуешь себя счастливым, но неужелинадо вымещать это на мне и на папе? Почему ты так стараешься все усложнять?Почему? — Она опустила глаза, потом снова посмотрела на сына. — Нехотела я говорить, но приходится. Пора тебе выбрать девушку, Фрэнк, женись,обзаведись семьей. В Дрохеде места довольно. Я никогда в этом смысле нетревожилась за других мальчиков; они, видно, по природе совсем другие. А тебенужна жена, Фрэнк. Когда женишься, тебе уже некогда будет думать обо мне.

Фрэнк стоял к ней спиной и не оборачивался. Минут пять онасидела на краю постели, все надеялась дождаться от него хоть слова, потом совздохом поднялась и вышла.

После отъезда стригалой, когда вся округа поуспокоилась,настроясь на зимний лад, настало время ежегодной Джиленбоунской выставки искачек. То были главные местные праздники, и продолжались они два дня. Фионенездоровилось, и когда Пэдди повез Мэри Карсон в город в ее «роллс-ройсе»,рядом не было жены, его надежной опоры, чье присутствие заставило бы Мэрипридержать язык. Пэдди уже давно заметил — непонятно почему при Фионе егосестра как-то притихает и теряет самоуверенность.

Остальные все поехали. Мальчикам, пригрозив самыми страшнымикарами, велели вести себя прилично, и они вместе с Питом Пивной Бочкой, Джимом,Томом, миссис Смит и служанками набились в грузовик, но Фрэнк отправилсяспозаранку один на легковом «фордике». Взрослая часть всей компании оставаласьи на второй день, на скачки; из соображений, известных только ей одной, МэриКарсон отклонила приглашение отца Ральфа, однако настояла, чтобы у него в домепереночевали Пэдди с Фрэнком. Где нашли ночлег другие два овчара и Том, младшийсадовник, никого не интересовало, а миссис Смит, Минни и Кэт остановились усвоих приятельниц в Джилли.

В десять утра Пэдди отвел сестру в лучший номер, каким располагалагостиница «Империал»; потом спустился в бар и у стойки увидел Фрэнка с огромнойкружкой пива в руках.

— Теперь я угощаю, старик, — весело сказал онсыну. — Мне придется отвезти тетю Мэри на торжественный завтрак, так надоподкрепиться, а то без мамы мне с этаким испытанием не справиться.

Привычный почтительный страх въедается прочно, это понимаешьтолько тогда, когда впервые пытаешься разорвать его многолетние путы;оказалось, Фрэнк при всем желании просто не в силах выплеснуть пиво отцу влицо, да еще на глазах у всех в баре. И он допил остатки, криво улыбнулся.

— Извини, папа, я обещал встретиться на выставке сприятелями.

— Ну, тогда иди. На-ка вот, возьми на расходы. Желаювесело провести время, а если напьешься, постарайся, чтоб мать не заметила.

Фрэнк уставился на хрустящую синюю бумажку — пять фунтов —разорвать бы ее, швырнуть клочки Пэдди в лицо! Но привычка опять взяла верх, онсложил новенькую бумажку, сунул в нагрудный карман и поблагодарил отца. И совсех ног бросился вон из бара.

Пэдди — в парадном синем костюме, жилет застегнут доверху,золотая цепочка с брелоком, тяжелым самородком с приисков Лоренса, надежноудерживает в кармане золотые часы — поправил тугой целлулоидный воротничок иогляделся: не найдется ли в баре знакомого лица. За девять месяцев, с приезда вДрохеду, он нечасто бывал в Джилли, но его-то, брата и, по всей видимости,наследника Мэри Карсон, все знали в лицо, и всякий раз он встречал в городесамый радушный прием. Несколько человек заулыбались ему, несколько голосовокликнули, предлагая выпить пива, очень быстро его окружила небольшая, нодружелюбная компания; и он позабыл о Фрэнке.

Мэгги теперь ходила уже не в локонах (несмотря на деньгиМэри Карсон, ни одной монахине не хотелось об этом заботиться), по плечам ее сбегалидве туго заплетенные толстые косы с темно-синими бантами. Монахиня приводила еев скромном темно-синем форменном платье воспитанницы монастырской школы черезмонастырскую лужайку в дом отца Ральфа и передавала с рук на руки экономке — тадевочку обожала.

— Ох и красота же волосы у крошки, такие только в нашихгорах увидишь, — с сильным шотландским выговором объяснила она однаждыотцу Ральфу; его забавляла эта неожиданная пылкость: вообще-то Энни отнюдь непитала нежных чувств к детям и соседство школы ей совсем не нравилось.