я не могу, Рассел вызывается меня отвезти. На нем тот же замшевый пиджак, который он вчера накинул мне на плечи, а волосы еще влажные после душа.

– Прости, что оторвала тебя от отдыха, – говорю я и с трудом удерживаюсь от смеха под выразительным взглядом Рассела.

Прошлый вечер что-то изменил в наших отношениях. Мы стали ближе, а возможно, даже стоим на пороге чего-то большего, и это наполняет меня давно забытым волнением. Пока Рассел грузит в машину чемоданы, Торренс, поймав мой взгляд, вопросительно приподнимает брови. Я отвожу глаза.

Напряжение минувшей ночи возвращается, когда я ставлю телефон на зарядку, и запускается воспроизведение аудиокниги. «Он склонился в экстазе пред алтарем ее бедер, намеренный ласкать ее до тех пор, пока оба не увидят звезды…»

– Убей меня!.. – со стоном восклицаю я, пытаясь одной рукой выключить звук.

– Хочешь послушать в дороге книжку?

– Нет! Не хочу!

И хотя Рассел добродушно смеется, щеки его заметно розовеют.

Обратная дорога оказывается приятной, однако рядом со мной вновь сидит Рассел последних недель – корректный и сдержанный. Конечно, мы немного говорим об Элоди и на другие темы, которые не могли так свободно обсуждать в первое время знакомства, однако мне хочется вернуть того Рассела, который лежал со мной в постели. Того, к которому, как ни крути, я испытываю чувства, пугающие меня саму.

Я ни разу еще не встречалась с мужчиной, у которого есть ребенок. Разумеется, он взрослый человек и может самостоятельно принимать решения, однако существование Элоди вносит свои коррективы. В конце концов, именно из-за нее он пять лет не ходил на свидания. Пять лет!.. Не факт, конечно, что у Рассела пять лет не было секса, однако это вполне вероятно, и я бы с удовольствием стала той, кто прервет его воздержание.

То и дело я бросаю взгляд на его руки, держащие руль, и вспоминаю, как вчера они прикасались ко мне. Если бы у нас был секс, хотелось бы, чтобы Рассел полностью отдался страсти – в противоположность вчерашнему аккуратному расстегиванию моей рубашки. Желаю видеть Рассела, утратившего контроль; Рассела в сбитых набок очках и с распухшими от поцелуев губами; следы его пальцев у меня на бедрах; пиджак, небрежно брошенный на пол; Рассела, шепотом умоляющего меня раздеть его, освободить и сокрушить.

Когда он уходит, проводив меня с сумками до квартиры, я принимаю ледяной душ, однако это не помогает. Хорошо, что на правой руке пальцы работают как надо!

* * *

На следующий день я беру выходной, чтобы сходить к врачу. Он делает еще один рентген и подтверждает перелом локтя. Я записываюсь на физиотерапию, заказываю регулярную доставку продуктов и оформляю кредитку с кэшбеком на поездки в общественном транспорте (потому что целый месяц не смогу сесть за руль), а потом очень долго выбираю наряд для поездки к матери.

– Ты ведь упала с лестницы не специально, чтобы откосить? – спрашивает Алекс.

– Заткнись! – Я поправляю перевязь, и Алекс помогает мне пристегнуться. – Я очень даже хочу с ней увидеться.

Отчасти это правда, и я надеюсь, что станет правдой окончательно, пока мы едем.

Сейчас, чтобы расслабить окаменевшие от тревоги мышцы, мне понадобился бы целый полк массажисток. Мы с матерью не виделись почти полгода. Изменилось ли в ней что-нибудь? Заметно ли это?..

Визит однозначно будет непростой. Мать умеет вгонять меня в депрессию лучше Гаррисона и всех других моих парней, вместе взятых, – парней, ради которых я так старалась быть жизнерадостной. Старалась из-за нее, потому что отец не выдержал ее депрессии и ушел, а я не могу допустить, чтобы такое произошло со мной. Я не позволю матери комментировать мою внешность, карьеру или отношения. Разрешила Алексу сообщить ей, что мы с Гаррисоном расстались, но почему – она не знает, и я не дам ей это выяснить.

За время поездки столько раз расстегиваю и застегиваю липучку перевязи, что к моменту прибытия она местами уже не держится. Больница находится в современном здании в пригороде Сиэтла. Мы отмечаемся в регистратуре, проходим через металлодетектор, и медсестра ведет нас в светлую яркую комнату с картинами местных художников на стенах. Все столы пусты, кроме одного, за которым сидит Амелия Абрамс.

Первое, что я замечаю, – она постриглась. Мы с Алексом в отца, рыжие, а мать блондинка. Она всегда очень гордилась своей прической, закрашивала седину, и, хотя волосы давно безнадежно повреждены, для нее было главным, чтобы они оставались длинными и светлыми. Мать не хотела стареть – для нее выглядеть на свой возраст было смерти подобно. Когда я записывалась к парикмахеру, она всегда провожала меня словами: «Только не слишком коротко!», как будто, лишившись длинных волос, я утратила бы свою ценность. А теперь у нее стрижка до плеч, еще короче, чем у меня, – не современная, но и не старомодная. И хотя у корней пробивается седина, старой мать все равно не выглядит – по крайней мере, для своего возраста, – зато кажется очень усталой.

– Алекс, Ариэль, привет! – говорит она, когда мы садимся за стол, и полное имя, которое сейчас почти никто не использует, переносит меня в прошлое.

Не все воспоминания плохие. Помню вкусные субботние ужины, молитвы, которым она учила, тот Хеллоуин, когда мы, нарядившись камнем, ножницами и бумагой, победили на школьном конкурсе и собрали невообразимое количество конфет. Правда, на следующий день нас заставили продать конфеты стоматологу, потому что от них бывают прыщи – не дай бог дочь сделается уродиной!

Бойфрендов матери я почти не помню – только тех, которые пытались с нами подружиться и уговаривали ее обратиться за помощью. «Хочешь, чтобы я подсела на таблетки?! Стала другой женщиной?!» – кричала мать на одного из них, добросердечного бухгалтера по имени Чарли. Мне тогда было одиннадцать, и я не вполне понимала, что значит «подсесть на таблетки».

Я распрямляюсь и натягиваю улыбку, чтобы отогнать мрачные воспоминания о прошлом. Когда снимаю куртку, мать замечает сломанную руку.

– Ари, что случилось?!

– Зрители остались недовольны моим прогнозом, – отшучиваюсь я, но потом сдаюсь и рассказываю полуправду.

– Ох! Слава богу, что обошлось без более серьезных травм!

Алекс говорит о детях и работе, показывает видео, как близняшки танцуют под свою любимую песню Starship – We Built This City. Потом я рассказываю, как дела на КСИ. Мать кивает и даже смеется в нужные моменты, хоть и слегка натянуто. В целом она выглядит если не счастливой, то, во всяком случае, довольной.

И все же я не могу не думать о том, сколько лет она отказывалась