– Ну? – требовательно проговорила женщина, на сей раз сновахрипя.

Якушкину не нужно было понукать!

– Илларионов – это человек, который в том же купе ехал. Тамбыли, значит, покойник, потом еще двое пенсионеров и он… Он появилсянеожиданно, его на свободное место подсадили. Начальник поезда в спешке егофамилию не записал, а я сама слышала, уже утром, когда мы к Москве подъезжали,как у него мобильник зазвенел, а он ответил: «Алло!»

– Ты что, с ума сошла? – с тихим бешенством спросилаженщина. – При чем тут «алло»?! При чем тут «алло» и Илларионов? Ты нам головуморочить решила? А ну…

– Нет, нет! – панически взвизгнула Якушкина. – Не надо меняснова петлей давить! Это я со страху перепутала! Там, в купе, когда он наколенках ползал и вещи с полу подбирал, он крикнул: «Алло!», а потом еще:«Людка, я уже не дома, я уже в Москве! Некогда сейчас! Ладно, перезвоню! Ты наработе?» Ну, может, какие-то другие слова были, но я точно помню, что Людка…

– При чем тут Людка?! Фамилию ты его откуда выкопала?!Говори, ну!

Хриплый голос срывался от ярости, и Якушкина поняла, чтотерпение ее мучительницы на исходе. Ой, надо скорей рассказать все, что оназнает, скорей рассказать! У нее больше нету сил страдать!

– Уже потом… когда он в тамбуре топтался, ждал, когда япоручни оботру, он по мобильнику своему звонил. И сказал: «Людмилу Дементьевупозовите, пожалуйста. Скажите, Илларионов спрашивает».

Тишина.

– А откуда я знаю, что ты не врешь? – спросила женщина.

– Не вру… – простонала Якушкина. – Силушки нету врать-то…Жить охота!

– Давай-ка без драм тут! – раздраженно прикрикнула женщина.– Без истерик! Как он выглядел, ты помнишь?

– Кто, Илларионов-то? – торопливо уточнила Якушкина. – Вродепомню… Не больно высокий, лет сорока или чуть побольше, волосы темные, плотныйтакой, с румяным лицом… Глаза… нет, про глаза не скажу, не припоминаю, может,тоже темные, а может, и нет.

– Особые приметы какие-нибудь помнишь? Нос какой, рот, формаушей?

– Господи боже… Да на что ж мне его уши! – взвыла Якушкиначуть не в голос. – И носа не помню, вот вам святой истинный крест! Симпатичный,улыбчивый мужик, а какой у него нос да рот… Одеколон хороший, одет прилично.Курточка дубленочная… – Она напряглась, силясь вспомнить хоть что-нибудь еще,но все, память сделала все, что могла, и отказывалась работать дальше.

– Ты фамилию этого Илларионова называла милиции? – спросилаженщина. – Нет? Почему?

– Да забыла я! – всхлипнула Якушкина. – Господом Богомклянусь! Напрочь забыла я тогда его фамилию! Да если б и помнила, все равно несказала бы. Скажешь, а потом этот Илларионов узнает и вернется меня убивать зато, что я его заложила. Я просто говорила, что знать ничего не знаю, ведать неведаю. Они и отвязались, в милиции-то меня просто так спрашивали, вскользь, нето что…

Она испуганно осеклась. Женщина хрипло усмехнулась:

– Не то что мы? Не били, не мучили? Ну да, мы ведь живем вцивилизованном государстве! Но только у нас в государстве нет программы защитысвидетелей, ты это учти, Якушкина. Не знаю, как насчет Илларионова, но если мыузнаем, что ты нам голову морочила, или если ты кому-то ляпнешь о том, что мы утебя спрашивали…

Якушкина не знала, что такое программа защиты свидетелей, ноособого ума не требовалось, чтобы понять: начнешь языком болтать – тут тебе иконец. А еще она поняла: похоже, мучители сейчас уйдут и оставят ее в покое…

От счастья она забыла о боли и страхе, которых натерпеласьпо их милости. Она им уже руки готова была целовать, она…

Якушкина безудержно зарыдала, что-то невнятно твердя ипричитая, сама себя не слыша из-за шума в ушах. И не помнила она, скольковремени плакала, как вдруг ощутила странную тишину вокруг.

Умолкла, прислушалась… И вдруг догадалась: они ушли.

Ушли!

Они и в самом деле ушли, причем очень стремительно, и в товремя, когда Якушкина это осознала, были уже далеко. Торопливо шли попустынной, завьюженной Ковалихе (на самом-то деле им нужно было в другуюсторону, однако они на всякий случай путали следы, сбивали с толку возможную, авернее, воображаемую слежку и намеревались добраться до дома кружным путем), имежду ними происходил такой диалог:

– Как ты думаешь, она в милицию заявит?

– Нет, побоится. Думаю, что побоится.

– А если…

– Ну что «если»? На нас еще выйти надо, еще доказать, что мы– это мы! Меня другое волнует. Правду ли она сказала насчет этого Илларионова?

– А. В. Ил… Значит, не Илюшин, не Ильин какой-нибудь, аИлларионов. Фамилия известна, инициалы известны!

– И примерный портрет. Завтра же в адресный стол, да?

– Конечно. Вряд ли у нас в городе много Илларионовых А.В.!

– А вдруг он москвич? Москву обшаривать никаких жизней нехватит!

– Нет, он не москвич. Ты что, не помнишь? Когда ему этасамая Людмила позвонила, он ответил: «Я уже не дома, я уже в Москве!» Значит,его дом не в Москве. А где еще, как не здесь, в Нижнем? Кстати, эту барышнютоже надо будет по справке поискать. Людмила Дементьева. Жаль, не знаем ниотчества ее, ни возраста, ну да ладно, как-нибудь.

– А зачем она тебе?

– Мало ли зачем! Вдруг там какая-нибудь неземная любовь?Вдруг нам придется на Илларионова как-то давить? Никогда не знаешь, что можетпригодиться, поэтому ничем нельзя пренебрегать.

– Слушай… а если все впустую? Если это вовсе не уИлларионова? А мы будем зря…

– Зря? Может, и зря… А что, есть другие варианты, другиепредложения? Ты что, не понимаешь, нам ничего сейчас не остается, тольконадеяться, верить… Иначе мы с ума сойдем. Или ты хочешь все бросить? Простосидеть и вздыхать о, так сказать, несбывшемся? Тогда извини, я все сделаю сама.А ты можешь… вон там стоянка такси. Чао, бамбино!

– Нет, ты что? Ты куда? Я с тобой! Я без тебя не хочу! Я с тобой!

* * *

Роман не удивился, когда спустя два дня после той сцены вЛувре, утром, выглянув из окна, увидел внизу, на углу, уже знакомую емузолотистую «Ауди» – на сей раз, правда, с поднятым верхом. Пожалуй, удивлятьсяследовало тому, что машина не появилась раньше!