отправлена, по ежегодному обыкновению, эскадра для обучения мореходцев, к чему Швеция никогда не показывала никакого подозрения ниже малейшего внимания, да и её И. Величество взирала спокойно на великие вооружения, производимые в Швеции и наблюдала совершенное молчание, пока движения заключались внутри королевства; но как гр. Оксенштиерн королевским именем объявил что сии вооружения обращены против России, под предлогом, будто она намерена наступательно действовать против Швеции, — (объявил) министру двора состоящего в теснейшем с Россиею союзе, и который конечно не мог того скрыть от него, графа Разумовского, то её Имп. Величество не может более отлагать объявления своим Императорским словом его величеству королю и всем из шведской нации участвующим в правлении о несправедливости сих его подозрений и уверяет о миролюбивых своих расположениях к ним всем. Но если таковое торжественное уверение сочтется недовольным, то её И. Величество решилась ожидать всякого происшествия с той надежностью, какову внушает как непорочность её предприятий, так и довольство её средств предоставленных ей Богом, и которые всегда обращала она к славе своей Империи и к благоденствию своих подданных».

Легко видеть из приведенного текста этой ноты, что она была довольно безобидна. Но для этого нужно беспристрастие. Не так глядел Густав: в подчеркнутых словах, где торжественное объявление от лица Императрицы делалось не только ему, королю, но и «всем из шведской нации, участвующим в правлении», т. е. государственным чинам, — он увидел явное оскорбление своей королевской власти и достоинства. Такое обращение имело однако законную почву в шведской конституции, гарантированной русским правительством по ништадтскому договору; так именно глядела на него и Императрица Екатерина. Последствием записки Разумовского был дипломатический разрыв: от Густава объявлено ему требование оставить Стокгольм не далее восьми дней.[54] Тем же отвечено в Петербурге шведскому посланнику Нолькену.

Однако Густаву недостаточно было и этого предлога: он, очевидно, не был бы уважен государственными чинами, не только не задетыми, но напротив польщенными в ноте Разумовского как действительная государственная сила. Пришлось искать чего-нибудь решительного и несомненного, и Густав не затруднился прибегнуть к своего рода coup de théâtre. Случай не замедлил представиться. Несколько русских солдат, оказалось, перешли границу в Саволаксе, близ Вуоденсальми, при Пумала. Партия сделала несколько выстрелов, разорила одну или две избы и ушла обратно. При неопределенности границы, случаи нарушений её не были редкостью и не служили прежде поводом к вооруженному столкновению. Но здесь, оказывается, и этого не было. Историческими документами доказано ныне, что люди, перешедшие будто бы в шведскую Финляндию, были вовсе не русские, а финские солдаты, лишь переодетые в русское платье. Как ни мелочен и недостоин был этот невероятный фарс, однако его оказалось уже совершенно достаточно для Густава, и он официально объявил себя в положении самозащиты.

* * *

Только теперь принялись в Петербурге серьезнее обсуждать меры, необходимые в виду новой войны, столь внезапно увеличившей затруднения России. До того времени все ограничивалось небольшими передвижениями войск, которым сама Императрица не давала особого значения. В конце мая, именно 27-го числа, последовал на имя адмирала Грейга секретный указ о посылке трех судов для наблюдения: одного за Свеаборгом и прибрежными местами Финляндии, одного за Карлскроной и одного по Ботническому заливу. Другим указом, того же числа, торопили адмирала, с тем чтобы он свои корабли и фрегаты, по мере их вооружения, выводил на рейд и старался быть готовым по первому повелению пуститься в плавание. В мае представлял и Спренгтпортен свои записки о воздействии на Финляндцев в смысле возбуждения их против Густава, но не остались тогда без видимых последствий, если не считать поездки его, уже 14-го июня, на русско-финскую границу. Поездка эта продолжалась впрочем не более одного дня и имела самый поверхностный характер, также как и отчет о ней, представленный Спренгтпортеном Императрице. Общий план действий обсуждался в Государственном Совете, и постановление его состоялось не ранее 20-го июня. В виду того, что русские сухопутные силы на берегах Финского залива, составляя всего до 13. 000 чел., а в походе и того менее, не могут довольно обеспечить русские границы, Совет возлагал главную надежду на флот. Если бы этот последний успешно атаковал флот неприятельский и высадил десант на берега Швеции, то он принудил бы Густава вывести войска свои в место высадок, и тем облегчил бы защиту русских владений со стороны Финляндии[55]. С этой целью поручалось адмиралу Грейгу, соединившись с эскадрой Чичагова, идти из Ревеля искать неприятеля, атаковать его, стараться уничтожить, и при успехе идти на Карлскрону и истребить все её сооружения и запасы; равным образом делать поиски и в других местах. Для охраны эстляндских берегов отделить небольшую эскадру. Адмиралу Фон-Дезину, с тремя 100-пушечными кораблями, (о встрече коих с принцем Карлом сказано выше), соединиться с эскадрой датскою, и пользуясь имеющимся на них десантом, быстро напасть на Готенбург, а если можно, то и на Марштранд и всеми мерами истреблять купеческие суда. Архангельская эскадра адмирала Повалишина равным образом должна была истреблять шведские суда и стараться соединиться с эскадрами Фон-Дезина и датскою, и производя поиски идти в Балтийское море. Разрешалось каперство с должной, впрочем, осторожностью в выдаче патентов арматорам. Это средство признавалось особенно сильным по многочисленности шведского и по незначительности русского торгового мореходства. Изложенный план действий Совет находил нужным сообщить копенгагенскому двору и настаивать, как на скорейшем вооружении и умножении датского флота, так и на том, чтобы норвежские войска немедленно по разрыве были введены в Швецию. При успешности действий флота и содействии Дании, сухопутные силы назначены были на оборону русской Финляндии, а при дальнейших успехах предполагалось перенести оружие и на неприятельскую землю. Решено было, наконец, опубликовать манифесты, один в России, а другой к жителям Швеции и Финляндии. В них должны были не только быть изложены все меры, принятые к отвращению войны и сохранению мира и дружбы, «а также противные тому и собственной шведской вольности поступки короля», но и приложено старание отделить от него нацию, обещать намерение не присвоить себе ни пяди земли, не требовать никакого удовлетворения, если жители Швеции и Финляндии удалятся от участия в войне и, «собравшись в сейм вольный под охранением её Имп. Величества, восстановят свободу и форму правления тому сообразную, чем и отдалят на веки причины к ссоре и разрыву, напротив, приемлющим оружие и от сего миролюбивого приглашения удаляющимся надлежало грозить огнем и мечем». Кроме того указывалось поддерживать сношения и связи в Швеции с лицами, расположенными к России, «предоставляя им способы к составлению партии как в Швеции, так