на решительный шаг, который Густав мог бы истолковать пред своим королевством как вызов со стороны России. В письме к Нолькену он сам признавал, что оскорбляет Императрицу. Однако и в этот раз он обманулся. Вместо потребованного им категорического ответа да или нет, — последовало объявление передавшему эту «сумасшедшую» ноту секретарю шведского посольства Шлафу, «чтобы он, не откладывая, выехал не только из столицы, но и вообще из пределов Империи[56].

II. Начало кампании 1788 г

Тем временем война уже началась со шведской стороны. От 23-го июня, т. е. в день назначения русского главнокомандующего к финляндской армии «на случай разрыва с шведским королем», выборгский губернатор генерал-поручик фон Гюнцель доносил, что 21-го числа Густав III прибыл на галерах в Гельсингфорс, что привезено до 100 пушек и что со всех сторон стягиваются войска, направляемые затем двумя дорогами к русской границе. Сообщения по обе стороны реки Кюмени обставлены были крайними мерами осмотрительности; письма для отсылки в шведскую Финляндию отбирались и передавались по назначению чрез драгун. Жители ближайших местностей стали стремительно покидать свои дома и бежать толпами вглубь страны. Чрез несколько дней ожидали прибытия короля в Ловизу, т. е. в непосредственное соседство с границей. Так как официального разрыва еще не было, то Гюнцель, руководясь прежним обыкновением, отчасти же вероятно и для того, чтобы узнать поближе о действительном положении вещей, послал к находившемуся в Ловизе обер-камер-юнкеру короля Армфельту осведомиться: может ли он, Гюнцель, приехать приветствовать его королевское величество? Но Армфельт нашел нужным предварительно знать: по собственному побуждению, или по воле Императрицы губернатор желает представиться королю? Екатерина однако, увидев из донесения Гюнцеля сделанный им шаг, дала ему знать, что «при бывших тогда обстоятельствах считает за неприличное, чтобы губернатор к королю ездил».

В тот самый день 21-го июня, когда Густав прибыл в Гельсингфорс, начальник шведских войск в Корелии и Саволаксе, бригадир бар. Гастфер, исполняя упомянутое выше распоряжение короля, перешел границу, к ночи подступил к Нейшлоту и занял предместья. Посланный на другой день из крепости для объяснений о таких враждебных действиях офицер получил в ответ извещение о королевском повелении взять крепость, и коменданту дано полчаса времени на размышление о сдаче. В 3-м часу комендант, храбрый секунд-майор Кузьмин, по приглашению парламентера, отправился для объяснений вне крепости со шведским подполковником, причем услышал повторение того же предложения о сдаче. Назначен 2-часовой срок, после которого должна была начаться атака. Кузьмин предложения не принял и позаботился усилить по возможности оборону, чем занимался и последующие пять дней до 26-го июня, так как неприятель, вопреки угрозе, не предпринимал никаких активных мер. Только 23-го числа, сопровождавшие транспорт с дровами, двое рядовых и офицер были убиты шведскими солдатами.

Таким образом, военные действия следовало считать открытыми. Граница с шведской Финляндией представляла некоторые удобства для обороны: она огибала русскую Финляндию, в которой к разным пунктам были пути сообщения из Петербурга, как от центра по радиусам, что облегчало доставку подкреплений. Но Шведы имели свои преимущества нападения с разных сторон: проникнув где-нибудь у Пумала за Саймским озером, или взяв Нейшлот, Шведы были разом в центре русских сообщений и могли угрожать прямо Петербургу и тылу действующей у границы армии. Поэтому шведские дела сильно озабочивали Императрицу. Противовес им был в делах турецких, которые к этому времени значительно поправились и были даже блестящи: несколько раз одержаны победы при Лимане, а 17-го июня у Капитан-Паши сожжено шесть и взято два корабля. Но эти успехи не уменьшали опасности от близкого и к тому же «сумасбродного» неприятеля, который мог решиться на всякую неожиданность. Общее беспокойство усиливали еще легкомысленные отзывы Спренгтпортена, которого, как знатока финляндских дел, выслушивали со вниманием. Он специально уверял, что Финляндия и Лифляндия не требуют серьезных забот; но что главнейшей опасности подвергается флот, и потому необходимо задержать его выход в море.

«Если Швеция отнимет теперь у нас преобладание в Балтике — писал он Императрице — то все изменится, и уже тогда не в Лифляндии и не в Финляндии Густав будет искать своей славы, — он пойдет прямо на Кронштадт». Мнение это, хотя и совпадало с хвастливыми бравадами Густава, приглашавшего шведских дам танцевать в Ораниенбауме, было однако в высшей степени гадательно, что и подтвердили все последующие события. Тем не менее оно произвело на Екатерину сильное впечатление. — «Во всю ночь — записаны у Храповицкого слова её 18-го июня — не выходило из головы, что шведский король может вздумать атаковать Кронштадт». В населении столицы было вероятно также большое беспокойство, так как Императрица нашла нужным из Царского Села переехать в Петербург «для ободрения жителей». В интимных объяснениях она высказывала даже сетования по поводу нахождения столицы на окраине: «правду сказать, Петр I близко сделал столицу» (28-го июня). В случае надобности Императрица предполагала выйти с гвардией в лагерь к Осиновой Роще[57], т. е. ближе к Финляндии. В Петербург и Петербургскую губернию назначен для лучшей защиты отдельный главнокомандующий граф Брюс, которому повелевалось управлять под собственным ведением Екатерины.

Между тем, 1-го июля Шведы в значительных силах двинулись от Ловизы и перешли границу, т. е. реку Кюмень, и направились к Фридрихсгаму. Главное начальство принял на себя сам король. По неопытности его однако в военном деле, в действиях отрядов не было ни энергии, ни системы. Русские аванпосты отступали пред ними, и все ограничивалось незначительной перестрелкой передовых отрядов. То же было и под Нейшлотом. 27-го июня Шведы попытались было начать перевозку на судах орудий, но крепостная артиллерия остановила их и разогнала форпосты. Происходила с обеих сторон лишь ружейная перестрелка, не наносившая почти никакого вреда. Все шло неумело и вяло.

В Петербурге предположены были первоначально чисто оборонительные действия. Но вскоре, именно 3-го июля, Спренгтпортен предложил Императрице план перейти в наступление там, где менее всего ожидали, на шведскую Корелию из Олонецкой губернии. Такой диверсией он надеялся не только привлечь на русскую сторону Корел, но и побудить Шведов отступить от Нейшлота, покинуть Саволакс и даже очистить всю западную часть Финляндии вдоль по Ботническому заливу. Он предлагал действовать как можно скорее. Для начала он просил 3 батальона и несколько сот егерей, легкой кавалерии и казаков. Обычный этому генералу прием интриги и подкупа был предложен и здесь: он особенно находил нужным склонять жителей деньгами и с этой целью широко сыпать ими. 5-го июля предположения Спренгтпортена были уже одобрены Императрицей; она давала значение этой диверсии. Позднее, 17-го июля, Екатерина писала Потемкину: «Есть еще