смотреть на себя. Дело не в зеркале, не в отражении. Слишком обыденно. И попутно подташнивает от цитат, всплывающих из ниоткуда. Не то чтобы это имело какое-то отношение к происходящему. Хотя имеет. Они тоже откуда-то взялись, их клетки примерно такие же, как у меня. Внутривидовое сообщество расставляет особей согласно некоторым вторичным признакам. Своего рода традиция. Присущая сугубо нам. Неестественно отобранные. Зачем об этом говорить. Разве не все еще. Неужели нужно дальше. Учишься различать предметы, вещи, из которых все кругом собрано. Потом от них бегом, без оглядки, не дожидаясь результата. Не какая-то патология, а вроде бы вполне понятная мне закономерность. С чего ему, чудовищно такому же, как я, стремиться что-то мне сообщить. Я понимаю необходимые процессы. Когда смотришь на такого, уже видишь насквозь, он точно так же бессмысленен. Их любят наряжать в яркое, вычурное. Как маленьких карманных собак. Меня тоже, вероятно, наряжали. Потом я так и не смог ничего сказать, только какие-то наброски. Мне всегда нужно несколько дней, чтобы освободиться от присутствия. Я вижу закономерность. Отсюда такое оголтелое стремление к саморазрушению. Все сразу об этом. И было изначально так. Что бы ни казалось. Должно быть страшно, хотя бы из-за инстинкта самосохранения, но все время скучно. Если бы мне потребовалось это выразить, я бы нарисовал зевающего младенца перед экраном. Они продолжают единственное, что умеют, а ему изначально неинтересно.

Мама говоит сейчас пойдем, а я не хочу никуда идти, я говою, не пойду, она говоит, чтобы я собала вещи, я обиделась, она кичит, я испугалась, папа когда ушел, он мне вот это дал, я положила в юкзак, она бегала, кичит, босает все, я сначала обиделась, не хочу никуда, потом подошла, она села, ну я говою, я собалась, она улыбнулась, и мы пошли, мама одеяло положила, меня обняла, мы сидели, я спосила, когда мы пойдем домой, она сказала, скоо, потом мы домой не пошли, дядя сказал идти в дугую стоону, мы пошли, мама сумку одну взяла, а я юкзак, я потом устала, она меня взяла на учки, дяди шли с нами, пивели вот сюда, мы с мамой спим тут, я ночью не сплю, говою, что сплю, но не сплю, а мама спит.

Без какого бы то ни было звука. Мужчина лет пятидесяти, хмурый сосредоточенный взгляд, морщины на лбу, потрескавшиеся губы, щетина, неравномерная, клоками, на лоб спадают пряди мокрых волос, капли воды по вискам, лицо крупным планом, несколько контрастное изображение, чуть отдаляясь, по грудь, серый свитер с высоким горлом, когда выдыхает, из ноздрей едва заметный пар, изредка моргает. Гора грязной одежды на улице под дождем, всюду мокрая серая грязь, переливается, поблескивает, на фоне безоблачного неба на два оттенка светлее, облезлых, скривившихся деревьев вдалеке, проплывающих по воздуху черноватых клубов дыма, справа налево, многочисленные руки сбрасывают в ровные кучи одежду, косые полоски дождя, сначала препятствием, затем в фокусе, слева направо. Колонна людей с тележками, нагруженными грязной одеждой, по плоскому полю, поросшему невысокой травой, один за другим, из правой границы кадра в левую, возникая справа, исчезая слева, непрерывным потоком, с одинаковой скоростью, изредка с некоторых телег падают предметы одежды, в невысокую траву, сливаясь с плоскостью, движение по-прежнему продолжается, несмотря ни на что, они шагают, глядя перед собой или в затылок впереди идущему, неотличимые, в серых одеждах. Люди с тележками, нагруженными грязной одеждой, по сплошному однообразному коридору, бетонные стены, выкрашенные в темно-серый понизу на две трети и на треть вверху белым, тусклый свет, непонятно откуда, будто дневной сквозь закоптелые стекла, точно так же, непрерывно, длинной колонной, иногда кажется, что нога в ногу, кажется, что это размноженное изображение одного и того же человека, в мокрой серой одежде с мокрыми волосами, с них сползает вода, мокрые следы на бетонном полу, смотрят перед собой. Другой коридор, под потолком подрагивают флуоресцентные лампы, такая же бетонная стена, темно-серый понизу, белый поверху, та же колонна размноженных изображений одного и того же человека с телегой перед собой, взгляд в затылок впереди идущему, телеги, доверху нагружены грязной, мокрой одеждой, сами в грязной, серой, мокрой одежде, оставляя за собой едва различимые водяные следы, кажется, шагают в ногу. Плывущий кадр, слева направо, огромные цилиндрические чаны, металлические, на боках заметны давно стершиеся надписи, белой краской, по трафарету, на некоторых можно рассмотреть угловатые цифры, далее длинные металлические столы, позади большие промышленные стиральные машины, вращение содержимого, кадр слева направо, приоткрытая окружность дверцы, затем другая, внутри пусто, поблескивает нутро влажного стального барабана. Женщина средних лет, морщинки в уголках глаз, волосы скрыты под серым платком, подвязаны где-то на затылке, увлечена делом, чуть дальше, светло-серый фартук, еще дальше металлический стол, по левую руку куча грязной одежды, берет, внимательно рассматривает, складывает справа, безучастно, механически, повторяя цикл, сортируя, какие-то вещи складывает обратно, слева, левее, такая же женщина, морщинки в уголках глаз, волосы под серым платком, подвязаны, фартук, механические движения, берет, рассматривает, складывает, что-то кладет обратно, затем еще одна, такая же, еще одна, еще одна, перспектива, одинаковые женщины, вдаль от кадра. Дверца стиральной машины, стальной обод, стекло в мыльных разводах, редкие пузыри, белым по серому, крупно, вращение по часовой стрелке, внутри серая одежда, разных оттенков. Слева направо длинные металлические столы, блестят от ламп, швейные машинки, женщины за работой, по левую руку куча одежды, берут, раскладывают перед собой, штопают на машинках, складывают, откладывают вправо, похожие друг на друга, волосы под серыми платками, сосредоточенны, движения механические, движение иглы с продетой ниткой, крупно, вверх-вниз, поблескивая, вблизи. Слева направо длинный металлический прилавок, ровные стопки одежды, сложенной квадратами, комплекты, серый, светло-серый, темно-серый, почти черный, крупно, мужские руки, разбирают комплекты, один за другим, с почти идентичными интервалами в кадр проникает следующая пара рук, берут, забирают вовне, одна за другой. Слева направо ряды сапог, парами, начищенные, черные, поблескивают, на светло-сером бетонном полу, долго, замедляясь, в начале ряда, откуда видно перспективу одинаковых черных сапог, начищенных, поблескивающих, бесконечно уходящих в размытую даль.

Что тут скажешь, явно ничего не можем, не уверен, что раньше могли, но теперь точно, так получается, что предъявили результат, даже бетонное здание карточный домик, ждет подходящего порыва ветра, мы оказались внутри, пока не поняли, что ничего нельзя, остается смотреть со стороны, как все разрушается, привязали к креслу, закрепили голову перед экраном, привязали к спинке, смотри внимательно, там показывают тебя, твою квартиру, двор возле дома, трамвай, на котором ты ездил, выход из метро через дорогу от площади, каменное здание, в нем ты работал, там же ты разговаривал, пил кофе, спорил, задерживался, уходил при выключенном свете, прощаясь с чудаковатым охранником, улицу, по которой шел, кафе, где ужинал, угол здания, у которого закуривал, прячась от ветра, ничего из этого нет, теперь ничего не сделаешь, так решили, мне неинтересно смотреть в окно, в нем что-то другое, что я уже видел, ну и что, начиналось со злости, потом стало привычкой, ощущение распада или чего-то такого, это потом будет прошлым, хроникой, сейчас иначе и оттого болезненней, когда читаешь о том, что было, нельзя почувствовать, чтó было внутри, всегда факты, они ничего не объясняют, только проходят фоном, когда осуждаешь их, которые тогда допустили, не знаешь, что будут осуждать тебя, потому что допустил, когда ночью лает собака или играет музыка у соседей или слышно проезжающую вдалеке машину или кто-то разговаривает за стенкой или кричит ребенок или что-то сверлят или двигают мебель или что-то подобное, на самом деле не слышишь ничего, разве что потом помнишь свидетельства своего существования здесь, ничем не оправданного, никому не нужного, обусловленного необходимостью физического тела где-то присутствовать, чтобы не исчезнуть, всего-то, как если представить, что животное перевозят из открытого вольера в закрытый и обратно, или перегоняют коров по дороге, они куда-то послушно идут, пожалуй, так, можно больше не следить за тем, что происходит, не читать, но смотреть придется, и так каждый, кто не там, а здесь, или там, или здесь, неважно, потом подбираешь слова, чтобы выразить, но получается очередная банальность, хотя, казалось бы, это оттуда, изнутри, где как они допустили, вроде бы должен уметь сообщать, но нет, и так же, наверно, они тогда тоже сидели, говорили никому не нужную ерунду, потому что не могли заткнуться,