На допросах барон подтверждал наличие плана широкомасштабного «наступления на север», но отмечал, что его осуществление было бы возможным только «при широком сочувствии населения и при поддержке Японии». Оба эти фактора отсутствовали весной 1920 г. Особенно существенным стало для барона разочарование в повстанческом движении, расчет на рост которого был в основе принятия решения о «наступлении» («рассчитывал на переход красных войск на его сторону и на всеобщее восстание населения против советской власти…, сведения же о несочувствии к нему населения были слишком редки»). Унгерн ссылался на недостоверность информации об антисоветских настроениях в Сибири и на отсутствие должной связи с Семеновым («написал» ему письмо, «но ответа не получил»).

Барон повторял традиционные для политической программы Белого дела лозунги: «Я формировал отряды для борьбы за монархию, а Семенов – за Учредительное Собрание. Я был уверен, что Учредительное Собрание перейдет в монархию». Унгерн «стремился к военной диктатуре… – единоличному командованию», которое и «приведет к монархии». В свою очередь, Семенов подтверждал в «воспоминаниях», что барон действительно имел с ним контакты, хотя и редкие, но не смог выдержать времени, необходимого для объединения с готовыми выступить к нему на помощь частями уссурийских казаков из Приморья[1022].

Так завершились попытки создания антибольшевистского центра в Монголии. Вместо этого она стала страной, где началось «строительство социализма, минуя стадию капитализма». Тем не менее в современной Монголии Унгерна правомерно считают одним из тех, кто способствовал возрождению монгольской государственности. Как отмечалось в интервью чрезвычайного и полномочного посла Монголии в Российской Федерации С. Баяра, «в 1911 г. Монголия была провозглашена самостоятельным государством. Однако, с точки зрения международного права ее независимость не считалась легитимной. Противовес агрессивному китайскому давлению духовный и светский владыка Монголии, богдыхан, и его окружение видели в России… Начавшаяся Первая мировая война, а затем революционные события в России вновь обострили ситуацию вокруг Монголии. Столица страны оказалась под контролем одной из китайских военных клик. Именно в это время на территории Монголии оказался со своим отрядом барон Унгерн. Исторически это фигура неоднозначная. Барон мечтал о создании великой буддийской империи и сам, по-видимому, был рьяным буддистом. Как бы то ни было, Унгерн помогал освобождать Монголию от китайских оккупационных войск, и богдыхан был благодарен ему»[1023]. Следует также заметить, что статус богдыхана не был затронут и новым народно-революционным правительством, и он продолжал правление до своей кончины.

Но что касается военно-политических позиций в Монголии, Унгерн не использовал в полной мере тот шанс, который давали ему освобождение Урги и провозглашение независимости Халхи. Деятели Белого движения дважды ошиблись в отношении Монголии. Первый раз – в 1919 г., когда, стремясь к международному признанию, правительство Колчака предпочло соблюдать «букву» Кяхтинского соглашения и не стало отвечать на военный вызов Китая, хотя имело основания для адекватного ответа. Второй раз – в 1921 г., когда в авантюрной погоне за иллюзией «возрождения династий» и «широкого повстанческого движения» Унгерн бросил все свои силы в роковой для них поход на Советскую Россию, закончившийся тяжелым поражением.

Своеобразным «финальным аккордом» в оценке «унгерниады» стала статья в газете «Русская армия», опубликованная под псевдонимом «Уфимец», вскоре после окончания боевых действий в Монголии. Отсутствие должного «единения армии», раздробленность, рассредоточенность действий атамана Семенова, Унгерна, повстанцев на территории ДВР и в Советской России – привели к потере весьма хороших шансов на продолжение «антибольшевистского сопротивления»: «После занятия Монголии бароном Унгерном положение внешнего фронта могло резко измениться, но и здесь вмешательство Семенова и преждевременное наступление Унгерна все погубили… Основной вывод, вытекающий из положения, – это отказ от всяких надежд на возрождение внешнего фронта. То, что группируется вне границ Советской Сибири, слишком ничтожно в сравнении с внутренними антибольшевистскими силами, потрясающими основы советского бытия. Пути возрождения России предопределились, точно так же, как и силы, коими большевизм будет свергнут. Задача всех, кто остается врагом коммунистов, отказаться от миражей, вернуться к действительности и слить свои устремления и свои пути с этими сокрушающими силами»[1024].

Особенности положения «белой власти» в Маньчжурии и Приморье в конце 1919 – начале 1920 гг. Генералы Хорват и Розанов

Оставшиеся центры Белого движения на Востоке России в значительной степени должны были учитывать предшествующий опыт политического строительства, его преимущества и ошибки. В течение 1920–1922 гг. возникло несколько военно-политических моделей, сводившихся по существу к двум принципиальным схемам: а) единоличная власть, опирающаяся на представительные структуры и эволюционирующая в сторону передачи части своих полномочий представительным органам, стремящаяся к сотрудничеству с «общественностью» (как правило, «несоциалистической»); или б) власть основанная на коалиции, «коллегиальная диктатура», стремящаяся, тем не менее, использовать представительные структуры для поддержки своего политического курса. При этом существенно изменялись принципы избирательной системы – от всеобщего избирательного права, основанного на нормах, принятых еще в период выборов во Всероссийское Учредительное Собрание 1917 г., до попыток восстановления сословного, профессионального представительства, характерного для исторических традиций российских Земских Соборов. В этом отношении дальневосточный политико-правовой опыт весьма показателен для истории Белого движения в России.

Первая система управления была характерна для белого Забайкалья в 1920 г. и в определенной степени (для белого Приморья лета – осени 1922 г.), вторая – для Приморья периода мая 1921 – июня 1922 гг. – времени существования здесь власти Временного Приамурского правительства. В том и другом случаях уже отсутствовал характер прежней, единоличной диктатуры, не стремившейся к компромиссам и уступкам в отношении представительной власти.

Но было бы неправомерно утверждать, что в политико-правовой системе Белого движения произошел некий возврат к практике 1918 г., ко времени т. н. демократической контрреволюции. Прежде всего изменился характер представительства в 1920–1922 гг. Здесь уже не был преобладающим партийно-политический принцип, а преобладало представительство общественно-политических структур и профессиональных, национальных организаций. Не было и указаний на преемственность от Всероссийского Учредительного Собрания 1917 г. Напротив, говорилось о важности новой Конституанты, сроки созыва которой представлялись в весьма отдаленном будущем. Переходя к описанию военно-политического положения в белом Приморье в 1921–1922 гг., представляется необходимым дать обобщенное описание истории центров Белого движения, оставшихся после падения власти адмирала Колчака в Маньчжурии и Приамурском крае в конце 1919 – начале 1920 г. (военно-политическая история белого Забайкалья в 1919–1920 гг. описывается в первом разделе данной главы).