Она по-прежнему смотрела бессмысленно. Он схватил ее руки, дернул к себе ладонями кверху и увидел глубокий порез на правой. Кровь еще сочилась, и только сейчас он заметил, что ее короткое платье тоже испачкано кровью, увидел темные капли на полу. Недолго думая, он задрал подол платья, опасаясь, что она ранена. На теле не было ни крови, ни ран. Ему бросились в глаза крошечные красные трусики… и все. Он увидел ее маленькую грудь с розовыми сосками, впалый живот с ямкой пупа и острые коленки. Видимо, рана на ладони была единственной. Он сглотнул и одернул платье, невольно оглянувшись на темные окна, потряс ее за плечо:

– Лина, что случилось? Как вы порезались? Кто вас порезал?

Она молчала, и он подумал, что она его не слышит – смотрит на него, но не видит и не слышит. Он прикрыл ее пледом и вернулся в прихожую, проверил, заперта ли дверь. А потом, как и в прошлый раз, стал открывать одну за другой двери во все помещения внизу, потом взбежал по лестнице на второй этаж. Он открывал двери в спальни и ванные комнаты, включал везде свет, понимая, что делает глупость, никого в доме нет, но остановиться не мог. Возбужденный мозг требовал движения и действия. Он прокручивал ситуацию, картинки мелькали, как в сериале… Лина пыталась защищаться, взяла нож, заперлась в спальне… Она бегала с ножом по дому и кричала… Он… Черный человек проник в дом, неслышно поднялся по лестнице на второй этаж, нажал на ручку двери ее спальни… Или нет! Он стоял там и прислушивался… Она схватила нож… Тьфу! Прекрати, Шибаев! Лажа получается, в духе Алика, он любит дебильные сериалы. Что же тут произошло? Нож… Обычный охотничий нож с острым лезвием и роговой рукояткой, наверное, ее мужа. В каждом доме есть такой или похожий. Здесь никого нет, кроме нее. Нет и не было… скорее всего. Если черный человек… Глупости! Нет никакого черного человека! Что за… оперетта!

У Шибаева было чувство, что его вынуждают участвовать в негодном спектакле, он – кукла на нитке, которую дергает… кто? Она? Или она – тоже кукла на нитке? А может, душевнобольная, которая режет себе руки и прячется от черного человека? Весь его оперативный и житейский опыт вместе с инстинктом самосохранения вопили, что это ловушка, нужно немедленно убираться, а ее сдать в лечебницу. Он вытащил телефон, собираясь позвонить доктору Лембергу, с которым был знаком и обращался, когда заходил в тупик, но тут же убрал его обратно в карман и приказал себе успокоиться. «Ты – сыщик, вот и разберись, что происходит, – сказал он себе. – Понимаю, что рано или поздно придется сдать ее под опеку Лемберга, потому что она изрежет или убьет себя. Или кого-нибудь еще». Капитан Астахов утверждает, что она нормальна… вернее, Лемберг утверждает… Что там он сказал? Шок, стресс, испуг? Так, кажется? Так. Но! Здоровый человек не видит призраков и не режет себя ножом. Что же делать? Что же, черт возьми, делать?!

Он спустился в гостиную. Лина лежала на диване, укрытая пледом, – он понял, что она не шевельнулась с тех пор, как он оставил ее. Нож, завернутый в его носовой платок, лежал на журнальном столике. Он вздрогнул от взревевшего мобильного – звонил Алик Дрючин. Шибаев сбросил звонок и отключил телефон, испытывая неловкость пойманного на горячем – ему было нечего сказать Алику. Он упал в кресло напротив дивана и, недолго думая, потянулся к стеклянному бару. Достал полный хрустальный графин с коньяком и рюмку. Ситуация повторяла позавчерашнюю, и Шибаев почувствовал, как острый осколок разбитого зеркала вонзился ему в сердце. Он мог позвонить Лембергу или остаться с ней до утра, надеясь завтра утром разобраться в том, что произошло. А что, собственно, произошло? Разве не ясно? Она пряталась в спальне с ножом, наглотавшись снотворного, и ей привиделся черный человек. «Чтоб ты пропал», – искренне пожелал Шибаев черному человеку…

Он плеснул в рюмку коньяку, выпил мелкими глотками. Плеснул еще раз, и еще, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он полулежал с закрытыми глазами, чутко прислушиваясь к звукам в доме и извне. Он снова сидел в засаде, полный тягостного чувства ненужности своего странного предприятия, и пытался отогнать от себя образ куклы, болтающейся на нитке. У куклы была шибаевская физиономия, пудовые кулачищи и черная футболка с эмблемой нью-йоркского университета. Кукла вертелась на нитке и скалила зубы. Он скользнул взглядом вверх и увидел руку, держащую веревочку. Рука издевательски двигала пальцами, дергала за веревочку и смеялась, высунув язык. У нее не было рта, но Шибаев шкурой чувствовал, что она смеется и высовывает язык…

…Он проснулся утром от прикосновения Лины. Открыл глаза, осознал себя проснувшимся в ее доме, в том же кресле. Дежавю.

Он с силой потер лицо ладонями и хрипло сказал:

– Доброе утро, Лина. Как вы?

– Саша, извините, я, кажется, вчера… что-то случилось?

– В смысле? – Он уставился на нее.

– Вы здесь и… – Она кивнула на нож, лежавший на журнальном столике. – У меня порезана рука…

– Вы позвонили вчера и попросили прийти. Не помните?

– Не помню. Вы пришли и… что?

Они снова были на «вы». Шибаев чувствовал раздражение и непонятную тоскливую злобу – сон в кресле после графина коньяка – не самое лучшее времяпровождение. Он скользнул взглядом по пустому графину, болела шея и спина, во рту было сухо и вязко. Он опять надрался в ее доме, как… «Свинья», – сказала бы бывшая. Не то, чтобы он надирался, но время от времени случалось, от стресса и нервной работы. И тогда Вера, не стесняясь в выражениях, рассказывала ему, кто он есть на самом деле.

– Ты действительно ничего не помнишь? – произнес он, напирая на «ты».

– Что случилось, Саша? – повторила она.

– Ты позвонила вчера, кричала, что в доме – черный человек, требовала прийти. Открыла мне дверь с ножом… не помнишь? Порезалась!

Она посмотрела на него зачарованно, покачала головой.

– Что ты принимала вчера?

– Наверное, снотворное, как всегда. Но оно не помогает…

– Сколько штук?

Она пожала плечами. Оба молчали. Шибаев потер затылок – ему казалось, что стены, мебель, окна медленно покачиваются и куда-то уплывают. Чертово кресло!

– Как твоя рука?

Она протянула ему перевязанную бинтом руку.

– Зачем ты взяла нож? – спросил Шибаев.

– Я не помню… – Она вдруг заплакала, закрыв лицо руками. Перевязанная ладонь выглядела жалко, как и вся она в своем платье с