Erbarme dich, mein Gott,

Um meiner Zähren willen!

Правда, Пердомо понял их значение благодаря тому, что сидевшая рядом с ним сеньора переводила текст своему мужу по мере того, как контртенор пел.

Сжалься надо мной, Господи,

Ради моих слез.

Смотри, как перед тобой

Льют горькие слезы мое сердце и глаза.

Сжалься надо мной, Господи.

Ария закончилась, оставив публику в сдержанном молчании, в то время как отец Ане, не в силах справиться с переполнявшими его чувствами, вынужден был удалиться в ризницу. Пердомо узнал одного из тех, кто сопроводил дона Иньиго в заалтарную часть собора. Это был жених скрипачки Андреа Рескальо, которого он видел совершенно расклеившимся в тот вечер, когда было совершено преступление, и которого собирался допросить заново, несмотря на то что с ним уже беседовал Сальвадор. Оглянувшись назад, чтобы убедиться в том, что присутствующие начинают выходить из храма, потому что Бахом церемония завершилась, инспектор обратил внимание, что на дальних скамьях левого крыла сидело множество рок- и поп-музыкантов, чьего присутствия он до сих пор не замечал. На следующий день Пердомо, который нисколько не был искушен в музыке, узнал из прессы, что человек с рыжей гривой и небольшой бородкой в жилете и белой шляпе, которую он не снял даже в знак уважения к покойной, был Бек, калифорнийский музыкант, автор песни «Прическа дьявола», по которой был снят клип; очевидно, писали газеты, что скрипачку и рокера роднила симпатия по отношению к дьяволу, которую они оба выражали достаточно явно. Пердомо безрезультатно поискал взглядом Мика Джаггера или кого-нибудь другого из «Роллинг стоунз», вспомнив одну из самых популярных их сатанинских песен под названием «Симпатия к дьяволу». Она вошла в число пятисот самых значимых песен в истории, а за год до этого, в 1967 году, «Роллинг стоунз» выступили с песней «По желанию их Сатанинского Величества». Сатанинские корни рока восходят к шестидесятым годам, их можно отследить даже у «Битлз», несмотря на то что они, благодаря постоянной работе над их образом менеджера Брайана Эпстайна, следившего, чтобы они были одинаково одеты и причесаны как школьники, имели вид невинный и серьезный, что мало соответствовало действительности.

Выйдя из собора, Пердомо заметил вдалеке Элену Кальдерон, привлекательную тромбонистку, заинтересовавшую его с того момента, как она проводила его на место преступления в тот роковой вечер. Она шла в сопровождении Георгия Роскоффа и еще двух молодых людей, похожих на джазовых музыкантов. Они сели в такси и исчезли в сумерках. Инспектор вспомнил, что собирался позвонить ей, якобы для того, чтобы посоветоваться относительно новой скрипки Грегорио, но, увидев ее в такой теплой компании, решил отложить звонок. Разговор с личным секретарем убитой скрипачки, всемогущей Кармен Гарральде, которая, по словам Андреа Рескальо, была тайно влюблена в Ане Ларрасабаль, он, напротив, не собирался откладывать.

Пердомо договорился встретиться с Кармен Гарральде, личным секретарем и артистическим агентом покойной, вечером в квартире Ларрасабаль на улице Морерия. Погода была отличная, и близлежащие галереи в Лас-Вистильяс уже были заполнены людьми, пришедшими сюда полюбоваться красивейшим закатом солнца и насладиться легким бризом, словно приглашавшим прогуляться и поболтать. Инспектор вспомнил, сколько раз они с женой выпивали здесь по бокалу вина перед ужином в одном из мексиканских ресторанов, которых в этом районе было великое множество и которые так нравились им обоим, и почти ощутил аромат — смесь свежих цветов и цитрусовых — духов Шанель «Кристалл», какими обычно пользовалась жена. Он вдруг осознал, что впервые воспоминание о Хуане, всегда окрашенное грустью, не сопровождалось обидой на то, что она оставила его и Грегорио, что не была так осторожна, как следовало бы. На этот раз воспоминание сплеталось с бодрящей мыслью о том, что каждый раз, думая о ней и ощущая ее присутствие с такой внутренней силой, он как бы возвращает ее к жизни.

Кармен Гарральде предупредила его, что домофон сломан и ему нужно будет позвонить ей по мобильнику, когда он окажется перед подъездом, чтобы она могла спуститься и открыть дверь.

Пердомо звонил, пока не взяли трубку.

— Инспектор Пердомо, — лаконично сообщил он, услышав хриплый голос Гарральде.

— Послушайте, у меня уже давно ревматический артрит, и мне трудно спускаться и подниматься по лестнице. Дело в том, что лифт вышел из строя в тот же день, что и домофон… и с тех пор уже три недели! Вы не против, если я сброшу вам ключи?

Пердомо подошел к месту, которое указала ему женщина, и ждал там, пока она не бросит ключи, как ему показалось, бесконечно. От нечего делать он разглядывал людей, сидевших на галерее с бокалом вина, и думал о том, насколько изменился Мадрид за последние годы: довольно избитое выражение «мы — плавильный котел культур», которое так любили употреблять местные политики в своих речах, сейчас казалось верным, как никогда, поскольку на этой галерее сидели вперемежку латиноамериканцы и жители Центральной Африки, славяне и граждане Соединенных Штатов и, разумеется, выходцы из стран Магриба, которых Пердомо без труда отличал от остальных, потому что только у них на столах не было алкоголя. Затем он обратил внимание на разнообразие шумов вокруг и прикрыл глаза, чтобы лучше их определить. Помимо человеческих голосов, звучавших на несколько децибел громче, чем необходимо, — Испания, вспомнил он, вторая самая шумная страна в мире, вслед за Японией, — слышался лай собак, пение птиц, выхлопы мотоциклов, мелодия флейты из окна первого этажа, телевизоры на полную громкость, вплоть до перестука каблучков в ритме фламенко, доносившегося из полуподвала.

Из задумчивости его вывел металлический звон ключей, упавших в нескольких сантиметрах от того места, где он стоял. «Еще немножко, и они пробили бы мне череп», — подумал инспектор и поднял голову, чтобы посмотреть на Кармен Гарральде, но женщина уже исчезла, словно призрак.

Пердомо без труда одолел пять пролетов лестницы, которые привели его к верхнему этажу, хотя представил себе, какой мукой могут оказаться эти ступеньки для человека, у которого проблемы с суставами. Добравшись до последней лестничной площадки, он увидел, что женщина не встречает его, как можно было ожидать, а просто оставила дверь приоткрытой. Инспектор толкнул створку внутрь, и не успел он шагнуть в квартиру, как к нему подошла собачка, это была длинношерстная такса, и принялась разглядывать инспектора и обнюхивать его ноги, чтобы решить, заслуживает ли он доверия. Инспектор, почувствовав к собаке симпатию, не мешал ей. Послышался хриплый голос хозяйки, звавшей из глубины квартиры:

— Кокска! Кокска, иди сюда!

Собачка мгновенно исчезла, и Пердомо последовал за ней. Квартира, не очень большая, оказалась светлой и отделанной с изысканным вкусом. Керамическая плитка была из светлой терракоты — несомненно, скрипачка отдавала предпочтение спокойным тонам: белым, кремовым и нейтральным. Рустикальная мебель перемежалась с классическими вещами, например парой кресел в стиле ампир, привлекших внимание Пердомо новой обивкой. Специального упоминания заслуживала широкая галерея, с которой были видны сады Лас-Вистильяс, Кампо-дель-Моро, собор Альмудены и Каса-дель-Кампо. Войдя в гостиную, Пердомо услышал голос хозяйки: