возможность вернуться на материк. В противном случае его просто отправят в снежную пустыню.

— Сейчас, — нехотя ответил Гыча, подавив в себе раздражение.

Комната с капсулой выглядела так же, как и любая другая — но без кровати и с люком стене, как в жилых квартирах Заповедника. Когда-то капсулами оборудовали и станцию, сугубо в научных целях. Эти капсулы стояли законсервированными, персонал ими не пользовался.

— Приплыли, блядь, — выругался Гыча. — Ох, Максимка, Максимка...

Не обращая внимания на солдат, он бросил сумку с вещами в угол, а сам развалился в кресле у стола. Сильно хотелось выпить, но утащить хотя бы недопитое со вчерашнего дня из прошлой комнаты не удалось — охрана внимательно следила за сборами. Предстояли недели, а то и месяцы воздержания. Неизвестно, когда Максим сменит гнев на милость, да и сменит ли вообще.

Убедившись, что Гыча не имеет доступа к прошлой комнате, охрана удалилась. Гыча с полчаса пялился в окно на такие же однообразные снежные равнины, как и за любым другим окном этой станции, потом не выдержал и отправился в столовую. Тошнота отступала, и организм стал просить еды.

В девять вечера капсула сама открылась. Из люка выдвинулась кровать, приглашая жильца отправиться на боковую. И тут же раздался стук в дверь.

Не успел Гыча встать с кресла, как дверь открылась. В комнату вошёл Максим. Он постоял в центре комнаты, раскачиваясь с носков на пятки, посмотрел на капсулу, на Гычу и сказал:

— Что ж, мы начнём лечение с этого дня.

— Даже не поздоровался, — заметил Гыча. — От чего лечение?

— От пагубных привычек и неврозов. Вот увидишь, через несколько ночей тебе станет лучше.

— А ты на мне эксперименты ставить не вздумал?

— Нет, что ты, — удивился Максим. — Для моих экспериментов кто угодно не подходит. Нужны особенные люди. Именно поэтому вы отправляетесь в Заповедник за кем-то конкретным.

— А мои мозги тебя, стало быть, не интересуют? — хмыкнул Гыча.

— Нет. Меня интересует твоё физическое и ментальное здоровье. Твоя профпригодность, иными словами. Потому что скоро тебе нужно будет отправляться на новую вылазку.

— Когда?

— Скоро. Точные сроки зависят от результатов лечения. Если я увижу прогресс, то — через неделю.

— Увидишь.

— Хорошо. Мне нравится твой настрой! Вот это — тот Гриша, которого я знаю.

Максим хлопнул Гычу по плечу.

— Залезай.

— А ты тут стоять будешь, что ли?

— Да. Надо посмотреть, как всё пойдёт.

Скинув обувь, Гыча подошёл к постели, но Максим его остановил:

— Подожди, подожди! А одежда?

— Что, полностью раздеваться?

— Трусы можешь не снимать.

Спорить Гыча не стал. Быстро раздевшись, он лёг на кровать и осмотрелся.

— Погоди-ка, — осенило вдруг его, — здесь же нет панели управления. И голосового помощника.

— Верно. Эти капсулы были созданы для работы, а не для отдыха. И управляются они только извне.

— Тобой?

— Мной.

— Ты там только это... Поаккуратнее, ладно?

— Не волнуйся, — тепло улыбнулся Максим. — С тобой всё будет хорошо.

Он пробежался пальцами по экрану планшета, и кровать стала задвигаться в капсулу. Сперва Гыча испытал что-то вроде секундной панической атаки. Он не спал в капсуле уже много лет, а все ассоциации были сугубо негативными. Вспомнилась жена, погибшая в первый год после появления капсул сна. Она умерла во сне, а капсула даже не заметила, что с человеком что-то не так. Не подняла тревоги, как должна была, не вызвала медиков, не провела, как было обещано, реанимационных мероприятий. Просто выдвинула утром труп на кровати наружу и пожелала хорошего дня.

— О жене думаешь? — спросил голос Максима из динамиков, когда Гыча оказался в темноте капсулы, а люк закрылся.

— Немного, — нехотя признал тот.

— Знаю я тебя. Постарайся расслабиться. Капсула будет сканировать твоё тело, а также настроит твой мозг на полезный сон. Ничего плохого не случится.

— Нам тогда то же самое говорили.

Под «нами» он имел ввиду молодую семью, состоящую из него и прекрасной хрупкой девушки с волнистыми каштановыми волосами, карими глазами и ослепительной улыбкой. Такой она и осталась для Гычи навсегда. Прошло много лет, и сам Гыча давно уже не узнавал в зеркале того парня, что сделал предложение своей школьной любви, едва они достигли совершеннолетия. Но Лида, его Лида, навсегда осталась тем прекрасным ангелом, осветившим его жизнь. К сожалению, ненадолго.

В сознание навязчиво стал стучаться другой образ — мёртвой Лиды, бледной, с широко раскрытыми глазами, умершей словно от увиденного кошмара. Но Гыча не позволял этому образу возникнуть перед глазами. Он годами учился отгонять его, и у него это в очередной раз получилось. Такой он свою любимую помнить не хотел.

Но справившись с этой навязчивой мыслью, он упустил другую. Перед глазами всплыло из бездны памяти лицо служащего банка, который утверждал, что капсулы не могут быть причиной чьей-то смерти. Что у Лиды, скорее всего, было какое-то заболевание, из-за которого она и скончалась. Что до той досадной поломки, говорил он, то специалисты проверят, почему капсула не вызвала медиков раньше.

Гыча, тогда ещё просто Гриша Чагин, прошёл, казалось все круги ада, пока хоронил свою жену. Он не мог осознать случившегося, этот удар выбил его из колеи не на один месяц. В банк он пришёл через полтора месяца после случившегося.

Больше всего Гришу задели не слова клерка, который оправдывал устройство капсулы, оправдывал банк, а неоказание помощи умирающему расценивал как «досадную поломку». Больше прочего Гришу возмутил скучающий вид жирдяя, казённо рассказывавшего убитому горем вдовцу о том, что ответственности «Сомниум» за случившееся не понесёт.

Что-то взорвалось в голове Гриши тогда. Всё то горе, которое он пережил, отчаяние, злоба, любовь, тоска, одиночество — весь каскад чувств, в которых он сам не мог разобраться, потому что его било то одно чувство, то другое, обрушился на него разом, лишая способности понимать, что происходит, и контролировать свои действия.

Когда пелена спала, он понял, что сидит на груди клерка и сдавливает руками его шею. Тот уже умер, его лицо посинело, глаза вылезали из орбит. Умирал он в ужасе, понял Гриша. Медленно, с пониманием того, что происходит. Возможно, надеялся на спасение. Не верил в близость конца. И всё же он умер — умер в руках у Гриши.

Когда он разжал пальцы, на толстой шее работника остался такой след, словно