себя «сыновьями Александра». Они замыслили дойти до Афганистана и править им. «Индия недостаточно велика для таких, как мы, – говорит один. – Мы не мелюзга, ничего не боимся, кроме выпивки, и подписали об этом контракт. Значит, мы пойдем и станем королями». Один из королей заканчивает свои дни в доме для умалишенных в Индии. От другого не остается почти ничего, кроме «высушенной головы в мешке из конского волоса»[589]. Даже Киплинг знал, что «сыновьями Александра» провозглашают себя одни недотепы.

После триумфального возвращения Бёрнса в Индию его отправили в Бхудж, помощником к Генри Поттинджеру. Трудно себе представить более пыльное, более разочаровывающее назначение. «Второй Александр» безо всякой охоты повел там жизнь бумажного червя, довольствующегося теплым джином. Поттинджер чрезвычайно завидовал своему прославленному подчиненному. «Не без способностей, но почти без разума, а тот, что есть, извращен», – так отзывался он о нем; вскоре он перестал с ним разговаривать[590]. «Мое официальное знакомство с этим офицером [капитаном Бёрнсом] прекращено, – писал он Массону, – более того, у меня есть основания полагать, что он – один из величайших моих врагов за всю мою жизнь»[591]. Бёрнс протомился несколько месяцев, пока ему не подвернулась возможность снова отправиться в Афганистан.

Массон и Дост-Мохаммед обрадовались известию, что Бёрнс направляется в Кабул. Массон надеялся, что это ослабит угрозу для него самого. «Я боялся, что если не удастся договориться, то мне не продержаться еще полгода. Всем понравившееся назначение капитана Бёрнса избавило меня от этого беспокойства, – писал он. – Искренне надеюсь, что его миссии ничто не помешает»[592]. Дост-Мохаммед тоже надеялся, что его безопасность теперь укрепится. На западе Персия заглядывалась на приграничный город Герат. На востоке армии Ранджита Сингха готовились к маршу на Кабул. Казна почти опустела, его придворные ходили голодные.

Однажды поздним вечером в дверь Массона постучали. Дост-Мохаммед прислал двух своих людей, «сообщивших, что меня желает видеть эмир. Я возразил, что время неурочное, но раз уж я все равно встал, то пошел с ними»[593]. Массона повели по улицам Кабула, освещенным только луной и фонарями в руках его сопровождающих. Он смекнул, что его ведут не во дворец, а по каким-то извилистым закоулкам, зажатым глухими стенами с «низкими дверями; иногда попадалась дверь повыше – вход в жилище какого-нибудь важного человека, иногда над стеной нависала шелковица»[594]. Наконец провожатые Массона остановились, перед ними со скрипом открылась дверь. Акбар-Хан, сын Дост-Мохаммеда, улыбнулся Массону, довольный его удивлением. Он «поманил меня за собой в темный коридор. Я попросил его взять меня за руку, и он со смехом повиновался. Мы попетляли и вскарабкались на крышу». Там вокруг бумажного фонаря сидели Дост-Мохаммед и Сами-Хан. Акбар-Хан и Массон присоединились к ним. Сначала все молча сидели под звездами, глядя на крыши Кабула внизу. Потом Дост-Мохаммед перешел к делу. «Оказалось, что были две причины посылать за мной: подтвердить, что в Кабул направляется капитан Бёрнс, и рассказать о целях его поездки». Но Массон «не мог сказать им того, чего сам не знал»[595]. То был последний раз, когда эти четверо мирно проводили время вместе.

Даже сам Бёрнс не знал, едет ли он в Кабул, чтобы приглядеть для Британии что-нибудь лакомое или чтобы повести переговоры о союзе. «Пока что, – писал он Массону, – мои полномочия исчерпываются торговлей. Но если судить по различным намекам и письмам, то, похоже, настало время для политических шагов, и мне придется показать, из чего сделано мое правительство, да и я сам»[596].

Тем временем известия об открытиях Массона разлетались по миру, его находки стали появляться в Лондоне. «Первая партия монет и древностей доставлена, – сообщал Поттинджер, – и все, кто их видит, выражают восхищение. Все признают, что коллекция лучше и обширнее, чем та, которую привез Мартин Хонигбергер и о которой ходило столько разговоров»[597]. Журналы сообщали о «весьма важных открытиях мистера Массона, сделанных им во время проживания в стране на месте древней Бактрии. У подножия гор Гиндукуш найдены руины крупного города, некогда стоявшего, возможно, на месте Александрии»[598]. Газеты восхваляли «выдающегося собирателя древностей и естествоиспытателя Чарльза Массона»[599]. Величайшие ученые мира писали восхищенные письма.

Тем временем Массон, остававшийся в Афганистане, болел и мучился от одиночества. Его все сильнее возмущал британский имперский проект и собственная роль в нем. «Сотрудники досточтимой Ост-Индской компании покинули тесные пределы своих первоначальных факторий на индийском побережье и расширили завоевания далеко вглубь континента. Под разными предлогами они захватывали одно государство за другим, – рассуждал он. – Индийские власти, подобно несправедливому хозяину поместья, сознающему ущербность своих прав или стремящемуся ими завладеть, хорошо знали о неправомерности своих притязаний, и это их тревожило»[600]. Он больше не желал иметь дела с Ост-Индской компанией. Шпионская жизнь доставляла ему «больше невзгод, чем я был готов вынести»[601].

Выехав из Кабула навстречу «второму Александру», Массон почти бредил от жара и дизентерии. Годами Бёрнс и Массон слушали рассказы друг о друге, но ни разу еще не встречались. «Мой путь часто пересекался с вашим, – писал Бёрнс Массону, – и я всегда испытывал величайшее уважение к вашим талантам, достоинству и рвению»[602]. «Мы в нашем лагере, – записал Бёрнс в своем дневнике, – были рады приезду мистера Массона, известного путешественника и художника, делающего зарисовки монет и древностей этой страны, больше здесь повидавшего и лучше с ней знакомого, чем любой другой европеец. Я провел целый день в обществе этого джентльмена, слушая его рассуждения о Кабуле»[603]. «Второй Александр», как заметил Массон, был полон чувства собственной значимости. «Я заранее решил немедленно сообщить ему [Дост-Мохаммеду], что британское правительство не позволит с собой шутить, – предупредил Бёрнс Массона. – Придется ему признать за высокую честь переговоры с агентом, которого к нему отправили»[604]. Издали Бёрнс взирал на великолепный город Кабул и высящийся над ним дворец Дост-Мохаммеда и бормотал, что «с афганцами надо обращаться, как с детьми»[605].

Чарльз и Александр были полными противоположностями друг другу. Они по-разному смотрели на мир. Бёрнс смотрел на Афганистан сверху, Массон – снизу; Бёрнс был полон стратегических замыслов и честолюбия, Массон ходил с грязью под ногтями и думал только о том, чтобы остаться в живых.

Акбар-Хан доставил Бёрнса в Кабул на слоне, со всеми роскошными почестями, какие умел организовывать двор Дост-Мохаммеда[606]. Назавтра Бёрнс поехал в Бала-Хиссар, вручать эмиру свои верительные грамоты. «Я сообщил, что привез для него из Европы кое-какие диковины, на что он тотчас ответил, что мы сами – настоящие европейские диковины»[607]. Бёрнс тревожился из-за своих «диковин». «У нас не так много