придает ей «кроткий и смиренный вид» – потому критиковать ее больно. Когда ж он увидел сей «кроткий, смиренный…» Когда церковь отлучала Толстого? Когда бушевал Илиодор? Не знаю. Смиренных, кротких священников, может быть, и очень немало, Синод же, олицетворявший Церковь, всегда был достаточно агрессивным.

В старину собирали узелок с вещами в ту, дальнюю, дорогу – «смертное». Похоже, сами того не ведая, всю свою жизнь мы выбираем – что положить нам в тот узелок. И в срок, когда нет уже времени выбрать, видим, что так и не знаем ответа.

Интерлюдия (19 сентября 1978 г.)

Вновь эта дата, это число. Минуло ровно тридцать лет – где-то далеко-далеко осталась моя южная жизнь и взял старт мой московский марафон. И вот – как занятно сошлись мои звезды – в этом-то «юбилейном» году, чуть больше двух месяцев назад, я снова оказался в Баку.

В июльский день я и мой двадцатидвухлетний сын стояли у здания моей школы перед мемориальной доской, в стайке старых, побитых жизнью людей.

Я привез Андрея в Баку, чтобы он, наконец, увидел город, улицу, двухэтажный дом, в котором родился его отец. Сентиментальное путешествие теперь привело нас в тихий квартал. Здесь, в давней, уже нереальной жизни, я когда-то приобщался к наукам, нельзя сказать, что с большим успехом. По случаю моего приезда собрались те, кто со мной учился – кто в одном классе, кто в одной школе. Доску установили недавно, на ней выбили имена и фамилии бывших школьников, павших в великой войне. Многих из них я отлично знал, с иными даже был некогда дружен. На доске под фамилиями были высечены четыре стихотворные строчки: «Прохожий, вспомни про солдата. Он молод был, имел мечты. Но он в бою погиб когда-то. Погиб, чтоб жил сегодня ты». Автор четверостишия, пожилой поэт, стоял тут же. Он подарил мне «на память» тоненькую книжку стихов, вышедшую в местном издательстве, первую и, должно быть, последнюю – ушло приблизительно десять лет, пока он дождался ее появления. В сторонке сутулилась старая женщина в неожиданно ярком зеленом платье – младшая сестра одного из тех, чье имя поблескивало на доске. Когда-то она сюда прибегала худенькой трогательной малышкой, конечно же, я ее не узнал. О себе говорить она не захотела – судьба не сложилась, живет одна.

Бакинское лето входило в зенит, день был прозрачен, в небе ни облачка, неподалеку, в пяти кварталах, грелось под солнцем Каспийское море. Я положил на плечо Андрея руку, боясь смутить его лаской. Давно я не чувствовал так отчетливо, как время подбивает итог.

Странно, что Катаев с Булгаковым, в сущности, жили почти бок о бок. Гибкий выигрывает жизнь, а прямолинейный – судьбу.

И вот уже на шестом десятке я сделал то, что должен был сделать двадцать лет, тридцать лет назад – кончил вздыхать, причитать, примериваться, не побоялся стать новичком, расстался с почтенной репутацией ветерана драматургии и вот, как тот бакинский мальчишка кинулся однажды в Москву – в воду, в воду, не зная броду, в море, не научившись плавать, начал, наконец, писать прозу. Что бы ни было, что там ни поджидает, но я впервые себя ощутил хозяином собственной судьбы.

…Но дерзости не надо, чтобы шагать в строю, Трудней оставить стадо, найти тропу свою. Трудней бежать из плена, чем биться на кресте. Трудней моя измена, чем верность слепоте.

Манеж

Инспектор. Цирк – это мир, а мир – это цирк. Неотторжимы, как лица и маски. Не отличить одни от других и не понять, что вечно, что временно. Но есть ли в этом необходимость? Жизнь коротка, искусство вечно. Ваши аплодисменты. Музыка!

Фальцет. Послушайте, если вы человек будущего, вы не можете так поступить.

Дама аристократического происхождения. Тяжко смотреть на нее – дура до задницы. Уж простите меня за слово «дура».

Тминов. Сундуков, ну, давайте обсудим проблему. Мы же с вами умные люди.

Сундуков. Это вы-то умны?! Люди, вы слышите? И откуда у вас такая гордыня?

Тминов. Ну, разумеется, один вы у нас умник.

Сундуков. Вы неумны безысходно, трагически. Конечно, и я не ума палата, если трачу на вас свое время. Свое единственное богатство!

Стилист. Хочу компетентности!

Задумчивый человек (учтиво). К вашим услугам.

Брюнетка. Буревестник мой! Явился, как смерч!

Ветеран. Я б написал. Да кто ж напечатает? Я ведь всю правду напишу.

Поэт из андерграунда. Жена – вдова, сиротки – дети. А я меж тем живу на свете.

Патетический поэт (пробуя патриотические ноты). А я смотрел на облачко И лежа на стогу, Ел наливное яблочко На заливном лугу.

Непримиримая женщина. Не сметь называть меня порочной!

Блондинка. Мой муж – блистательный полемист.

Брюнетка. Вениамин! Ты сокрушителен!

Хлебосол. Есть запах. Но этот запах стабилен.

Совратитель. Вы – девушка, я – первопроходец. Сама судьба нас нынче свела.

Куртуазный поэт. Пусть будет снисходительность жива. Великодушны будьте с укрощенным. Явитесь мне монархом просвещенным. И дайте хоть какие-то права,

Задумчивый человек (живо). К вашим услугам.

Дама с внутренним миром. Вы сказали мне «Здравствуйте. Добрый день». Зачем, зачем вы это сказали? Вы же не любите меня.

Фальцет. Послушайте, если мы исповедуем одни и те же ценности, зачем вы меня бьете головой об фонарный столб?

Дама с внутренним миром. «Здравствуйте. Добрый день». Зачем? Зачем вам нужно, чтобы я здравствовала? Разве вам важно, чтоб этот день стал для меня добрым днем?

Стилист. Я не хочу быть самим собой! Я человек с креативным умом.

Черноземный бас. У тебя, кума, лицо, чем садятся на крыльцо.

Оратор. Нас не трогай, мы не тронем.

Евдоким (слегка погрузнел, но не изменился). В роскошное лето застоя Я с Натой Назаровой жил. То грело нас солнце густое, То месяц наш сон сторожил. А утром, гордясь ее бюстом, Я с ней отправлялся на пляж. А после с возвышенным чувством Мы ели курортный гуляш. Лишь вспомню про это, про лето И снова я юн и крылат. А кто-то всю ночь до рассвета В то время читал самиздат. Но я не читал самиздата, Иным вдохновлялась душа, Поскольку Назарова Ната На диво была хороша.

Фальцет. Авось на этот раз пронесет.

Восьмидесятые годы

Время махонькой литературы великой земли и превеликой литературы Малой земли.

Напутствие молодым актерам: «Зритель хочет вами восхищаться, еще больше хочет – любить, но горячее всего мечтает уважать вас – дайте эту возможность».

Рождаются поэтами, умирают ораторами.

Если