то время от выпущенных из плена офицеров знала, кем был полковник Свобода, и усердно старалась его схватить. Несколько счастливых стычек, а прежде всего весьма искусное командование отрядом, на который тщетно устраивали засады, пробуждали на него великую ярость. Его происхождение и прошлая служба в войске ещё больше увеличивали настойчивость господ генералов, которые за его голову назначили довольно высокую награду. Весь этот вечер и часть ночи провели в непрестанной беседе. Столько вещей должны были друг другу поведать, столькими чувствами и мыслями поделиться!

Магда с какой-то гордостью смотрела ему в глаза и, видимо, гордилась этим любимым братом. Наумов не мог тут долго пробыть, вырвался только, чтобы увидеть её, проделал опасное путешествие днём и ночью, чтобы вкусить эти несколько часов счастья. Обязанности призывали его немедленно вернуться в лагерь. Они до поздней ночи вели беседу, которая, увеличенная и рассчитанная на минуты, в конце концов окончиться, когда на востоке медленно показался утренний рассвет. Приказали запрячь коня и после нежных долгих прощаний на крыльце, Наумов уже должен был садиться в бричку, когда быстрый цокот более десятка коней и какой-то необычный шум послышался со стороны деревни.

* * *

Шум, который приближался, становился всё более явственен, всех охватила невыразимая тревога. По правде говоря, мог это быть отряд польских солдат, но равно могли быть русские, и Магда умоляюще смотрела на Наумова со сложенными руками, казалось, просит его, чтобы бежал как можно скорей. Бричка была готова и по противоположной дороге можно было убежать в сторону леса. Таким образом, без прощания Наумов бросился на сидение и, сам взявши в руки поводья, полетел быстрой рысью.

После его отъезда все стояли, ожидая прибытия тех всадников, которые, казалось, приближаются; вдруг, однако, всё утихло и какая-то зловещая тишина продолжалась несколько минут. Однако же среди неё чуткое ухо Феликса расслышало какой-то шелест и всё более приближающийся шёпот. Видимо, в ночном мраке, который начинал рассеивать дневной рассвет, готовилось что-то чрезвычайно. Магда первая заметила какие-то две фигуры у дверцы двора, которые, как казалось, несмело подкрадываются; она сжала руку матери, указывая ей на этих людей. По форме шапок можно было узнать русских солдат. Почти в эти же минуты они показались из-за забора, дверца отворилась и несколько из них вошло с обнажённым оружием, глядя во все стороны. Немного восстановив хладнокровие, Феликс вышел как хозяин, но первый, к которому он приблизился, схватил его за грудь, повалил на землю и крикнул:

– Взять этих бунтовщиков!

К женщинам не сразу вернулось самообладание, и старая Быльская первая пошла к офицеру, желая ему объяснить, что он, мол, по ошибке так поступает, потому что всё-таки ни сопротивления, ни видимости бунта найти тут не может.

Офицер, однако, или кто-то из старших, не хотел слушать, толкнул старушку и с обнажённой саблей начал бегать по двору, повторяя только:

– Где бунтовщик? Где бунтовщик?

Вместе с ним со всех сторон выламывая окна, выбивая двери, с проклятиями, угрозами, с криком в дом ломились солдаты.

Последовала сцена, которую описать трудно. Только тот, кто видел в этой войне нападение русской массы на спокойное жилище, может себе представить дикое варварство солдата, которому отпустили поводья. Тогда какое-то безумие охватывает этих людей, которые, словно никогда не имели семьи, словно не привыкли ничего на свете уважать.

Испуганные женщины, сами не зная, что делать, стояли, заплаканные, во дворе, Феликс лежал связанный, на фольварке и в усадьбе та же самая участь постигла эконома и службу. Офицер с диким татарским лицом и издевательской усмешкой, распоряжающийся какими-то поисками, которые сопровождались ограблением, ревностно исполнял свои обязанности. Был это известный нам Никитин, один из тех, кто наиболее отвратительно на протяжении этого года отличились жестокостями и грабежом.

Из женщин одна Магда, казалось, не чувствует страха, не видит, что делается вокруг, мысли её и сердце бежали по дороге за возлюбленным, о судьбе которого тревожилась.

День становился всё более ясным, но на дороге к лесу её глаза ничего разглядеть не могли, смотрела бессознательно, ошеломлённо, сердцебиение её, казалось, приостанасливается, когда вдруг она заламала руки, крикнула и упала без сознания на землю. Бричка, на которой выехал Наумов, наполненная солдатами, возвращалась в усадьбу. Она не могла заметить его, поскольку он лежал в глубине, связанный солдатами, но сердцем его предчувствовала. Схваченный недалеко от усадьбы, когда хотел обороняться, а револьвер его подвёл, он попал в руки неприятелей, которые вели его с криками триумфа.

Они хорошо знали, кто это был; доносы получали очень подробные.

Восходящее солнце освещало эту страшную драму, каких этот год видел тысячи. Так, должно быть, когда-то выглядели римские виллы во время нападения галлов, во время наплыва гуннов или одного из тех диких народов, что уничтожили римское государство. Есть что-то ужасное в картине спокойной цивилизованной жизни, брошенной в добычу такой волны разъярённых существ, которые ничего уважать не умеют.

Далеко разносились отголоски их пьяных песен и издевательского смеха. По тихим комнаткам ходили солдаты, розыскивая, что можно бы ещё схватить или уничтожить. Феликса и мужчин вместе со связанным Наумовым заперли в комнатку, окружённую стражей; женщины, сидя у её двери на полу, плакали, приводили в себя Магду, которая каждую минуту теряла сознание.

Вид этого отчаяния был, должно быть, очень приятен Никитину, потому что он стоял с сигарой во рту и руками в карманах, разглядывая несчастных женщин, мучившихся от отчаяния. Выпив несколько рюмок водки, был он в наилучшем настроении и, казалось, насыщается каким-то странным чувством мести. Насмотревшись на женщин, он приказал открыть себе дверь комнатки, в которой на полу лежал среди других, сильней связанный, Наумов. Он вступил на порог с торжествующей миной.

– Ну что, брат? – воскликнул он по-русски. – Ты был так глуп, что выпустил меня из рук, когда мог повесить; будь уверен, что я этого не сделаю и могу тебе поручиться, что господин генерал также тебя не выпустит. Нужно было убить Никитина, тогда бы никто так ловко не подкрался сюда и не схватил тебя, как птичку в гнезде. Помнишь, в полку ты всегда меня глупцом преследовал, а хорошо тебе твой разум пригодился? У меня будет крест, а ты пойдёшь на виселицу – вот разум.

Наумов во время этого подлого издевательства молчал, презрительно на него поглядывая.

– Слушай, – сказал он, – то, что со мной будет, это уже давно мне суждено; просить о жизни не буду, но не делайте вреда этим людям, в дом которых я случайно попал.

– О! Да! Случайно! – ответил Никитин, смеясь. – Будто бы мне