Так было там и всюду… В третьей комнатке лежала на полу молодая служанка хозяйки, почти потерявшая рассудок от издевательств солдат; она стонала и плакала в порванном платье, окровавленная и побитая.

Со стены над супружеским ложем рука святотатца сняла освящённую пальму и венки, сбросила старинный образ Божьей Матери Ченстоховской, а маслом из горящей перед нею лампады обрызгали перевёрнутую постель. Все шкафы и закрытые полки были открыты, замки были оторваны, а то, чего жадная до грабежа рука не смогла схватить, валялось в ужасном беспорядке. С горьким чувством бедные женщины снова вошли внутрь этого дома, некоторое время назад ещё красивого, как гнездо, постеленное для счастья.

Теперь то, что представляло его прелесть, превратилось в отвратительное издевательство, а глазам женщин казалось дивным и невероятным сном. Одна Магда, когда пришла в себя, равнодушно смотрела на всё, её только интересовала судьба несчастного Наумова.

К счастью, когда какое-то время Никитин был занят, отдавая приказы, Ления могла подойти к сестре, сжала ей сильно руку и шепнула, глядя на неё лихорадочным взглядом, исполненным дикой отваги.

– Надейся; нужно, чтобы я пожертвовала собой ради вас, пожертвую собой… а потом… потом умру. Но я должна спасти Феликса, Станислава… вас… от смерти и позора… потом умру! Потом умру! – повторила она несколько раз в помешательстве. – Но теперь нужны храбрость, безумие, хладнокровие, сердце мне говорит, что я справлюсь с этим. Помолитесь за меня… как за умершую.

Она говорила как бессознательная, отрывистыми словами, бросая взгляд на дом.

– Позаботься о матери, – добавила она, – будь храброй, слезами и слабостью мы ничего не сделаем, нужна решимость и жертвенность. Магда, мы должны быть не бессильными женщинами, а сёстрами рыцаря. Наши жизни, мечты, всё унесла буря, начинается умирание, давай умрём храбро!

Сказав это, она услышала в первой комнате голос Никитина, задрожала и повернулась к нему.

– Я буду бесстыжей, буду ужасной, – сказала она, – не смотрите на меня… чтобы вас… чтобы его спасти.

Никитин уже звал Лени, шумя в первой комнате; она побежала ему навстречу с улыбкой на губах.

– Слушай, красавица, – сказал он, – прикажи поставить мне самовар и сделать чаю, потом сядешь на повозку, я повезу с собой пленников и мы поедем в Плоцк.

И он погладил её по подбородку… она невзначай вздрогнула, но ещё отвечала улыбкой. Он что-то шептал ей на ухо, она оставалась с этой ужасной улыбкой, будто выкованной из мрамора, только две горячие слезы катились по её лицу.

– Нет, нет, – отвечала она тихо, – мы должны тут остаться чуть дольше… мне нужно собраться… мне даже не в чем поехать, твои солдаты всё уничтожили. А вечером… мы поедем…

Никитин поглядел на неё с неким страхом, не верил своим ушам; это послушание девушки начинало ему казаться неестественным, дрожа, он схватил её за руку.

– Скажи правду, – закричал он, – что ты думаешь? Ты задумала какое-нибудь предательство? Откуда у тебя эта любовь к мне? Я некрасивый и не нежный, как те твои поляки, я простой русский мужик. Почему ты делаешь вид, что полюбила такого медведя?

– Я? Делаю вид? – воскликнула Ления, пятясь. – Нет. Я такая, какая есть… ты мне понравился, я не думаю ни о каком предательстве… пойду за тобой, но ты освободишь мне мать, сестру, свояченицу и ничего со мной не будет. Буду твоей любовницей, но они будут свободны.

Никтин задумался.

– Ну, женщины, – сказал он, – мне всё едино…

– А брат? – спросила Ления. – В чём же виноват брат?

– О! Стой, голубка, – прервал русский, – брат бунтовщик. Почему он не дал знать, что ждал Наумова?

– Когда он мог это сделать? Не знаю, кого вы называете Наумовым, – прибавила Ления, – но… этот господин прибыл неожиданно.

Русский покачал головой с иронический усмешкой.

– Рассказывай это другим, голубка, – сказал он, – меня не проведёте. Ваш брат тут не его одного, а всех подозрительных принимал, у него постоянно бывали съезды и совещания… за ним давно следили. Брат бунтовщик и вы все.

Ления молча на него поглядела, Никитин смягчился.

– Ну, с женщинами, – сказал он, – как хотите… но мужчин я должен взять под стражу… и получу крест.

Он засмеялся.

– А вдобавок, – шепнул он, – и красивую любовницу! Тогда мне будут завидовать.

В голове Ленин крутились разные мысли, одна главенствовала над всеми – пленить и очаровать русского. Поэтому нужно было с разбитым, окровавленным сердцем, с отчаянием в груди, улыбаться, играть постыдную комедию кокетства, чтобы охмурить этого грубияна. Результаты одного взгляда уже дали о себе знать, светился хоть маленький лучик надежды, несчастная была обречена идти дальше. Временами отчаяние подавало ей дикие идеи, она смотрела на лежащий револьвер офицера, хотела его схватить и выстрелить ему в грудь. Но чем бы это помогло?

Рассудок указывал, что разъярённые солдаты тогда отомстили бы всей семье и убили бы всех без исключения. Смерть офицера была бы бесполезной. Было одно средство – подкупить его и выпить эту чашу горечи, которую Ления уже начала пить, но бедной девушке, привыкшей к жизни, исполненной простоты и искренности, не хватало идей, как сыграть эту страшную драму. В её голове вертелись и пересекались самые разнообразные мысли, порой она чувствовала, что её охватывает будто безумие, она защищалась от него только сердцем, переполненным любовью и самоотверженностью для семьи.

Тем временем Никитин, вынудив её сесть рядом с ним, наполовину обнял её и осыпал омерзительными ласками.

Лени то кровь била в голову, то покрывала её смертельная бледность. Под разными причинами она вырывалась от него, однако, улыбаясь, дабы не раздражать дикого солдата.

Стоны старой матери и плач бедной Магды служили фоном этой картины, рисовать которую перо отказывается. К счастью для бедной девушки, Молокосый то и дело подходил к двери за каким-нибудь приказом, а солдаты, которые больше командовали капитаном, чем он ими, хотели ускорить возвращение с пленниками в город, чтобы получить от начальства обещанную награду. Ления инстинктивно чувствовала, что единственная надежда была в задержке, поэтому пыталась, шепнув эконому, чтобы не жалел водки и яиц, удержать их в Русове до вечера.

В ту минуту, когда Никитин вышел с сержантом за дверь, внимание Лени снова привлёк револьвер, лежавший на столике, но она не знала ещё, для чего он может ей пригодиться. Она схватила его с намерением использовать в свою защиту, брата, сестры, или кого-нибудь из семьи. За несколько дней перед этим она играла револьвером брата и немного знала, как управляться этим оружием.

Никитин, вернувшись, не заметил, что его оружие исчезло, был разгорячён