Повернувшись к Арине она недовольно муркнула: корми, мол.

— Дашка! — возмутилась та. — Ты ж наверняка сытая, тебя и так все угощают. А у меня сегодня ничегошеньки, — и продемонстрировала пустые руки.

Кошка еще раз муркнула, дернула плечом, хвостом, вальяжно обошла весь кабинет, ткнулась носом в незнакомые джинсы — Денис едва сдерживался, чтоб не расхохотаться — и, убедившись, что ничего интересного, то есть вкусного, тут нет, столь же степенно удалилась.

Денис наконец рассмеялся:

— Закон тайга, медведь прокурор, да? Слушай, а чего мы тут-то сидим? Лично я бы тоже не отказался чего-нибудь пожевать. Да и тебе не повредит. Может… — он мотнул головой в сторону двери. — Хочешь, в кафе какое-нибудь зайдем, но я думаю — лучше сразу ко мне. Картошечки нажарим, — парень мечтательно прикрыл глаза. — Форель как раз поспеть должна, я ее вчера засыпал. Только помидоры ты позавчера доела, надо прикупить по дороге. А?

Форель он солил сам. У Арины чуть ли не слюнки потекли от предвкушения.

Вышли по очереди. Сперва Денис — раз уж наврал охране, что его вызывали, странно будет появляться рука об руку со следователем — а минут через пять и Арина.

* * *

Всю дорогу Арина пыталась выкинуть из головы мысли «о том, что не имеет отношения к делу». Про спутанные проводки в кармане, про голос в черных пуговках наушников. Про «иконостас» над столом покойного Шубина: сверху снимки жертв, под ними — фотографии осужденных за убийства. Первые четыре шли в хронологическом порядке, следующие вразброд, как будто случайно. Обои под последними колонками выцвели гораздо меньше, чем под первыми четырьмя. Словно старый опер добавил последние три дела уже незадолго перед смертью. И Арина была уверена: это Баклушин сумел так качественно «надуть в уши», что старый лис Шубин повелся, поверил. И ему, конечно, и в голову не пришло, что своими предсмертными признаниями он подставляет старого друга. Впрочем, может быть, перед смертью — когда Борька приступил к реализации своего плана по уничтожению Морозова — Шубин уже и впрямь не очень хорошо соображал.

Баклушин, чтоб его!

Сколько он — знал? Или большую часть — лишь подозревал? А все прочее — просто результат работы хорошо подвешенного языка?

Она изо всех сил старалась забыть, как стояла, не чуя под собой ног, в пахомовской приемной, слушая доносящийся из-за неплотно прикрытой двери баклушинский баритон: сочный, сочащийся довольством, жирный — хоть на хлеб намазывай! Еще бы ему не быть довольным, когда на руках — вожделенное постановление о задержании «подозреваемого». Подозреваемого! Она так и не узнала, какими аргументами Борька убедил выдавшую документ судьиху, на какие такие оперативные данные ссылался. А может, и не ссылался. Просто судьиху грамотно выбрал.

Почему Морозов считал, что это она, Арина, его предупредила?! Это было непонятно, но, в общем, какая разница!

Главное, что он успел скрыться. Бросил едва начатый курс лекций (в академии, она слышала, с ног сбились — попробуйте в самом начале учебного года заменить исчезнувшего преподавателя), все бросил и уехал. Или, наверное, улетел? Как Карлсон, горько усмехнулась она собственным мыслям. Почти как Карлсон. Тот «улетел, но обещал вернуться», а Морозов… Морозов ничего не обещал. Только сообщение в голосовой почте оставил.

После этого у Арины словно другая жизнь началась: вроде все то же самое, а на деле — как изнанка неумелой вышивки. Снаружи все очень даже прекрасно и живенько, по улицам бодренькие прохожие бегут, разноцветные автобусы едут, с неба приветливо солнышко сияет. Но ты-то помнишь о безобразной, в грязи и отвратительных узлах изнанке. Она изо всех сил старалась забыть о морозовском признании. И даже вроде получалось. Сама для себя решила: не станет она судить, не по ней эта ноша. Но он просил помощи — и она постарается помочь. Просто чтоб не чувствовать себя предателем.

Только одна мысль продолжала ее мучить. Как больной зуб: вроде и не беспокоит, живешь себе и живешь, а заденешь ненароком — и колет раскаленной иглой. Или рванет — так что слезы сами брызжут. И помнишь про этот зуб, и осторожничаешь, бережешь его, и все равно — то и дело цепляешь.

К стоматологу тебе надо, Арина свет Марковна, вот что. Только где ж такого стоматолога сыскать? Не зуб ведь болит — душа.

Встать на ту же сторону, что Баклушин, со всеми его карьерными устремлениями и готовностью в любой момент ради этого нагадить кому угодно? Немыслимо. Но кто сказал, что Халыч — лучше? Кто сказал, что он — не такой же манипулятор, как Бибика? Может, и такой же, даже хуже, потому что играет потоньше.

Она гнала от себя гадкие эти мысли, но они возвращались, ныли, дергали, обжигали.

Опомнилась Арина, лишь обнаружив, что сидит на мягком диванчике в углу денисовской кухни, и перед ней на месте тарелки с желтыми потеками уже исчезнувшей яичницы — надо же, слопала и не заметила! — возникла здоровенная кружка, источающая умопомрачительный кофейный аромат и не менее притягательное тепло.

— Ну как, продолжим? — потребовал Денис, ставя в сушилку последнюю тарелку.

Обхватив ладонями горячие кружкины бока, Арина повторила то, с чего начинался разговор:

— Тебе точно интересно?

— Хм… — склонив голову, он поглядел на нее странным взглядом: не то сочувствующим, не то снисходительным, не то удрученно-усталым. — Чего опилки пилить, рассказывай уже. Одна голова хорошо, а две… ну сама знаешь. Даже просто проговорить что-то непонятное, и то полезно. Может, в итоге в твоей собственной голове какие-то новые мысли появятся. У меня-то пока только одна идея, совсем глупая. Эти четыре убийства, случаем, не один и тот же следователь вел?

— Почему же — глупая? Очень разумное предположение. Но… — она развела руками, — нет, разные следователи. Первые два вообще не на нашей территории случились.

— Давай ты мне для начала про них про все вкратце расскажешь, а там посмотрим, а? Про выстрел на охоте я уяснил. А остальные.

— Началось все с убийства священника. Были какие-то слухи, что церковный староста руку в приходскую кассу запускает. И он якобы батюшку убил, чтоб не разоблачили. Он на зоне от туберкулеза умер, а перед смертью Шубину письмо прислал — не я это, дескать, хоть когда умру, снимите с меня клеймо убийцы. С этого письма, похоже, все шубинское личное расследование и началось.

— Почему Шубину?

— Егор Степаныч по этому делу работал, это еще в другом районе было, в наше РУВД он позже перевелся. Не знаю, чем он этого старосту зацепил, почему тот именно к нему обратился, Шубина-то уже не спросишь.

— Староста этот в письме своем обвинял кого-то?

Арина покачала головой:

— Только вспомнил — ну писал, что вспомнил — когда они с батюшкой на стоянке отношения выясняли, он, Ферапонт, уже уходил и парня какого-то видел.

— Опознал?

— Нет. И вообще клялся, даже в этом письме, что никто бы из прихода на батюшку руки не поднял.