— Кстати. Слухи-то откуда пошли?

— А не знает никто. Вроде бы кто-то батюшке на Ферапонта жаловался, а кто-то это слышал.

— Любопытно. Давай дальше.

— Дальше еще любопытнее. Антиквар умер, поцарапавшись отравленным кинжалом. И, может, сошло бы за несчастный случай, мало ли чего на старинном оружии бывает, но кинжал старый, а яд современный. А незадолго до того у сына этого антиквара с папой конфликт случился: тот якобы из папиной коллекции нефритовую таблетку стащил, которую папа намеревался китайскому музею в дар преподнести.

— Что, такая ценная вещь?

— Относительно. От полусотни до сотни тысяч долларов примерно.

— Вещицу-то нашли?

— Не-а. То ли сын ее правда стащил, то ли папа успел свое щедрое намерение осуществить.

— А музей что, не запрашивали? Ну тот, китайский?

— Там сложная какая-то история. Может, и не музей, может, храм буддийский. В общем, нет следов этой штучки. Равно как и того, кто антиквару отравленный кинжал принес.

— Тебе не кажется, что истории похожи? Там были слухи про воровство из приходской кассы, тут пропавшая ценность, причем ни та, ни другая кража не доказаны. И староста, ты говоришь, вроде видел перед убийством какого-то парня, а возле антиквара некий посетитель с отравленным кинжалом.

— Да я думала про это. Но в остальных делах ни слухов порочащих, ни неопознанных посетителей. Про случай на охоте я тебе рассказала.

— Ну… там кто-то мог за деревьями прятаться.

— Точно. Только смертельный выстрел был сделан из ружья того, кого и посадили.

— А последнее дело?

— Да, последнее. Жил-был бизнесмен и была у него молодая жена. Ну как молодая, они женились за несколько лет до того, а до того он лет восемь вдовел. Ну и, по версии следствия, молодой супруге захотелось все сразу и она решила… а может, не решила, может, все спонтанно вышло, потому что, как бизнесменова дочка рассказывает, ссорились они часто и бурно, до рукоприкладства практически. И вот во время последней ссоры этот дядечка выпал с балкона их пентхауса. Ну и где в этих четырех делах общее?

— Ну кое-что общее все-таки есть, — задумчиво проговорил Денис. — Если принять за версию, что твой мертвый опер был в своем уме, значит, он своим признанием хотел привлечь внимание к этим делам. Причем не абы какое внимание, а что-то в духе: глядите, тут невиновных осудили! Осудили просто потому, что они… как это сказать… первыми в глаза бросились: у каждого близость к жертве, очевидный мотив и все такое. Смотри, тут ведь в каждом деле убийца практически на виду, и доказательств, с мотивами и доказательствами, тепленький. Прямо подарок для следствия, все на блюдечке.

Арина усмехнулась:

— Денис, ты не поверишь, но таких дел большинство. Бывает, конечно, что-нибудь прямо как в старых детективах — загадка на загадке и загадкой погоняет. Но в девяноста пяти, даже, может, в девяносто девяти процентах случаев картина преступления бывает более чем очевидна, и это не значит, что следователю работать неохота, и он тупо долбит ту версию, что на поверхности. Поверь, это не от лени или непрофессионализма. В большинстве случаев версия, лежащая на поверхности, и будет истинной. Преступники ведь, как правило, не слишком умные люди.

— Те, которых ловят, — уточнил Денис. — А если кто умный, про него даже и не догадываются.

— Ой, я тебя умоляю! — она даже руками всплеснула. — Не повторяй ты этих заезженных банальностей! На убийство идет тот, у кого не хватает мозгов получить желаемое… м-м… менее экстремальными способами. То есть это ведь не самый умный метод решения проблем. И пользуются им не самые умные люди. Хитрые — да, но ум — это другое. Нет, ну всякое, конечно, случается, но если смотреть в целом — девяносто девять убийств из сотни не то что об уме, о простой сообразительности не свидетельствуют. Поверь. Даже если вынести за скобки убийства, как бы это помягче, во время совместного употребления горячительных напитков и, как это пишут в протоколах, «на почве возникшей в процессе личной неприязни»: выпил, убил и нередко так возле трупа и заснул. Но ведь и другие наши клиенты, те, что вроде бы даже планы какие-то составляют, они тоже глубиной мысли не поражают. К примеру, некий Сеня считает, что некий Петя страшно мешает его, Сениной, карьере или личной жизни, или еще чему-нибудь. И решает от Пети избавиться. Подстерегает того в темной подворотне и лупит по башке, ну и карманы жертве чистит, изображая грабительское нападение. При этом Сеня наш свято уверен, что все гениально спланировал и исполнил, что все спишут на пьяных гопников. И даже не задумывается, что наследил на всю катушку. Во всех смыслах слова. И по голове бил собственной монтировкой, которую, вполне возможно, даже не выбросил, так, протер и назад в багажник бросил. Уверен, что следствие сочтет нападение грабительским и успокоится. А следователь, — вот неожиданность! — кроме грабежа не поленится отработать и тех, у кого мотивы имеются. Но это нашему условному Сене даже в голову не приходит. И таких вот Сень большинство. В психологии или в социологии — не помню точно — есть такое понятие: ошибка планирования.

— Это ты про закон Паркинсона? Что на любую работу требуется в итоге в десять раз больше времени и средств, чем предполагалось?

— И это в том числе. Но главное не это. Вот некий усредненный Сеня размышляет, как бы ему, к примеру, открыть торговую точку. Или на рыбалку сходить. Или убить соседа Петю. Неважно. Важно, что, размышляя, он представляет себе оптимальный вариант развития ситуации. Хотя даже рыбалка может сорваться по тысяче всевозможных причин разной степени вероятности: от подвернувшейся на выходе из подъезда ноги до прилетевшего на рыбное место метеорита. Ну а с гипотетическим убийством вариантов еще больше. Ну да, встречаются следователи, которым копаться неохота и они с радостью спишут убийство на пьяных гопников. И либо повесят Петино убийство на первых попавшихся грабителей, ну пойманных, конечно, примерно в это время. Либо, если таковых не подвернется, постепенно спишут дело. Бывает такое? Да пожалуйста! Именно этот вариант развития событий наш гипотетический Сеня и планирует. Только никакое это не планирование. Все-таки план — это некое дерево возможностей. Как в шахматной партии: если он пойдет этой пешкой, я его вот этой, а если вон тем конем, то надо ферзя убирать. И так далее. Наш же гипотетический Сеня кроме самого удачного для себя варианта ничего другого себе и не выдумывает. А в реальности попадет Петино убийство к честному и неравнодушному следователю — будешь смеяться, но таких до сих пор большинство, невзирая на всякие… сложности. И моментом этого самого Сеню возьмут за жабры. Потому что грамотно изобразить случайный грабеж — это ведь не просто карманы у жертвы обчистить. И если картина нетипичная, толковый сыщик моментально лажу раскусит. Либо следователь, либо опер.

— Поговорку вспомнил: надейтесь на лучшее и готовьтесь к худшему.

— Вот-вот. А нашему условному Сене худшие для него варианты просто в голову не приходят. Об оценке вероятностей он вообще не задумывается. Вот и попадается. Еще и винить весь белый свет начинает, типа надо же как не повезло, а я так хорошо, так хитро все распланировал. Знаешь, когда меня начинает раздражать какая-нибудь, ну или чья-нибудь непрошибаемая тупость, я себе напоминаю, что надо наоборот, благословлять ее. Если бы все преступники были такими вот Сенями, как легко работать было бы… Правда, я тогда, наверное, со следствия вовсе ушла бы. Такие Сени — это, знаешь, очень скучно.