дю Шатель, а также несколько ювелиров, суконщиков и богатых парижан, задержаны и брошены в тюрьмы. Все они были видными людьми. Незачем было набивать королевские тюрьмы мелким людом, когда требовалось подавить восстание. Обер де Дампьер, Гийом Руссо и Анриет де Понс были арестованы прево Парижа и доставлены в Шатле. В понедельник все трое были обезглавлены. Аресты продолжались в течение всей следующей недели. В январе и феврале одна смертная казнь следовала за другой. Жертвами палачей стали почти все парижские буржуа, очень богатые купцы, занимавшие должности эшевенов, Майяр, Тюрель, богатый и почтенный Николя ле Фламан, который двадцать пять лет назад — никто этого не забыл — на глазах будущего Карла V участвовал в убийстве маршалов Шампани и Нормандии.

Пока с эшафота скатывались головы их предводителей, жителям Парижа приходилось нелегко. Несмотря на приказ короля, армия предавалась своим обычным излишествам. Расходы на содержание солдат, обеспечение их продовольствием и фуражом тяжелым бременем легли на город. Размещение в городе войск уже было суровым наказанием. Королевские комиссары осуществлявшие дознание по преступлениям во время восстания, выносили приговоры и налагали крупные штрафы. Париж страдал семь долгих недель, в течение которых объявлялись все новы и новые карательные меры. 20 января король заставил город выслушать объявление о вновь вводимых налогах: 12 денье с ливра за продажу любых товаров, 20 франков за мюид соли, 12 су за бочку вина, продаваемого оптом, 8 денье за вино, продаваемое в розницу. В этом не было ничего нового. Именно эти налоги взбудоражили города годом ранее. В следующий вторник, 27 января, было торжественно обнародовано решение о ликвидации парижского муниципалитета.

В Большом зале дворца, в присутствии короля, купеческого прево, эшевенов, парижских горожан, квартальных, пятидесятников и десятников, Пьер д'Оржемон огласил указ. Король передал ему в подчинение купеческого прево и эшевенов с их доходами и юрисдикцией. Отправление правосудия также переходило к королевскому прево, а доходы — к приемщику доходов королевского домена. Городское ополчение было распущено. Гильдии ремесленников были упразднены. Вместо них парижский прево назначил по три представителя от каждого торгового сообщества. Собрания — под предлогом братств, ремесел и прочего — были строго запрещены. После вынесения решения, ликвидировавшего структуру городского самоуправления в пользу королевских институтов власти, Жан де Флери, последний купеческий прево, передал все свои печати королю. Его лояльность была вознаграждена местом в Парламенте. Здание городской ратуши на Гревской площади, где располагалась канцелярия купеческого прево, было передано прево королевскому, чтобы отныне этот государственный чиновник мог обосноваться "в публичном и видном месте".

Таким образом будущее государственной власти было обеспечено, оставалось настоящее. Было найдено простое средство обеспечить восстановление и власти короля, и его казны. В феврале богатые буржуа, признанные комиссарами виновными, должны были предстать перед королем. Коннетабль де Клиссон и сир д'Альбре говорили каждому пришедшему: "Твоя жизнь и имущество, в руках короля. Что ты выбираешь, правосудие или милосердие". Милосердие означало денежную сумму в соответствии с состоянием каждого человека. Одни облагались штрафом в 2.000 ливров, другие — в 100 ливров. Все эти деньги сразу же шли на оплату армии.

Герцог Бурбонский, которому было выделено 40.000 франков, принял их, но уже на следующий день дал знать буржуа, что освобождает их от этого долга. Некоторые люди из окружения короля с тоской ждали момента помилования. 14 февраля в Париж прибыла Бланка, вдовствующая герцогиня Орлеанская — дочь короля Франции Карла IV, и благодаря своему авторитету и благочестию, являвшаяся совестью королевской семьи. Она пыталась смягчить строгость герцогов. Сам Университет, который до этого времени занимался в основном защитой своих членов от поборов солдат, отправился проповедовать королю, что "цари Израиля милосердны".

Все новые и новые шаги предпринимались в отношении мессира Жана де Маре, адвоката короля в Парламенте и уважаемого советника Карла V. Он находился в тюрьме с 11 января. Епископ Парижа тщетно указывал, чтобы Жан был клириком. Ему было разрешено выслушать свое дело. Но церковное правосудие требует много времени, а дело Жана де Маре было неясным. Был ли он советником восставших или просто посредником? Или же он хранил верность Людовику Анжуйскому во время "братских" разборок между ним и герцогом Бургундским? Общественное мнение, даже спустя двадцать лет, по-прежнему было убеждено, что именно Филипп Бургундский желал его смерти. В субботу, 28 февраля, один рыцарь вывел Маре из башни в Венсене, рано утром доставил в Шатле и приказал отвезти его на рыночную площадь Ле-Аль и обезглавить. Жувенель дез Юрсен, ссылаясь на воспоминания своего отца, говорит, что по дороге старый адвокат читал псалом Judica me Deus et discerne causant meam de gente non sancta.

Эта казнь, вызвавшая недовольство многих людей — родственников короля, баронов и государственных чиновников, не говоря уже о буржуа, — была последней. Число жертв репрессий достигло сорока человек. Королевскому Совету показалось, что этого достаточно. Дело было не столько в том, чтобы найти настоящих или главных виновников, сколько в том, чтобы добиться результата. Сорок казней — таков был предел, до которого, по мнению членов королевского Совета, должен был быть наказан Париж. Еще в прошлом году, после восстания майотенов, король хотел исключить из своего помилования сорок парижан.

С субботы, когда был казнен Жан де Маре, наказание Парижа продолжалось уже более сорока дней. Публичные казни, обнародование новых ордонансов на площадях и перекрестках, большие инсценировки во дворце Сите — парижане были пресыщены ужасом. Принцы хотели поразить сознание людей ужасом наказания, и им это удалось. Настолько, что у историков начала XX века тряслись перья в руках. Спустя пятьдесят лет после июньских дней 1848 года и тридцать лет после Парижской Коммуны они писали о бесчеловечности сорока казней, совершенных в 1383 году.

Наконец наступил день помилования. Для примирения короля и города было выбрано воскресенье 1 марта (четвертое воскресенье Великого поста, когда "в Святой Церкви поется Laetare"), годовщина восстания майотенов. Церемония примирения и помилования была организована как грандиозное зрелище. Было объявлено, что все главы семейств — или, по крайней мере, по одному человеку от каждого семейства — должны прийти во дворец без сопровождения. Никто в Париже не посмел бы ослушаться. Двор дворца был заполнен плотной толпой, которая выплеснулась на соседние улицы. На знаменитой мраморной лестнице был воздвигнут эшафот. Король, приехавший из Лувра, где он в то время жил, появился в окружении своих дядей, родственников и членов Совета.

От имени короля выступил Пьер д'Оржемон — человек своего времени и одновременно верный слуга Филиппа Бургундского. Бывший президент Парламента и канцлер Дофине, пока должность канцлера Франции оставалась вакантной, он был королевским судьей. Справедливость и милосердие. Такова была его функция. Такова была и его речь. Вначале он изложил все злодеяния, совершенные городом после смерти Карла V, и показал, что представляло собой восстание. Предназначенный для обращения к политической совести парижан, его анализ событий многое говорит нам об эволюции государства в XV веке. В чем же заключались преступления парижан? Во-первых, они отказались