найти себе работу, новых друзей, но вместо этого отвечала: «У меня весной будет отпуск, и я привезу тебе твою любимую рубашку. Помнишь, ты жаловался мне, что оставил ее в Москве? Еще кое-какие вещи. Привезу с собой колбасу „докторскую“, вино „Арбатское“. И устроим с тобой фуршет в парке, как здесь. Помнишь? Впрочем, а зачем в парке? На берегу Босфорского пролива. И будем у всех на виду целоваться». «Здесь так непринято! И твой приезд сюда – слишком дорого, – перебивал он, не позволяя ей уходить в мечты дальше. – Я не могу себе сейчас такое позволить». «Ерунда, – отвечала она, – не за деньги же я тебя люблю?! Я соскучилась… И мне до одурения хочется тебя видеть». «Спокойной ночи», – ласково отвечал он.

А по ночам ему снилось, как вдвоем они гуляют по широкому, туманному лесу. Непонятно было, в какой стране и даже на какой планете стоит этот лес. Но туман в нем был не особенно сильный, и можно было рассмотреть очертания ее лица, мох, шероховатые стволы и ветви деревьев. Он и она постоянно шли по двум разным тропинкам. Слева и справа. То расходясь, то сближаясь, приглядываясь и улыбаясь, но почему-то ни он, ни она не делали даже шага, чтобы соединиться.

По утрам начинался его самый обычный день: мелкие подработки то грузчиком, то курьером, то мастером по починке замков. Странно было даже представить, что еще несколько месяцев назад он сидел в большом, уютном офисе, чуть ли не нависающем над гладью Москвы-реки, и назывался техническим инженером.

Когда Андрей еще только спускался с трапа самолета, перенесшего его сюда, ему казалось, что все здесь будут говорить пусть на чужом, но на одном языке, который он вскоре освоит. А теперь ему казалось, что этих языков сотни. После всех стараний по изучению талмуда «Турецкий для чайников», после всех языковых карточек, расклеенных по его новому дому, – за день он вылавливал лишь пару десятков знакомых слов. Вскоре ему даже понравилось ходить и не понимать речь посторонних людей. Теперь он не был вынужден слушать мат проходящих мимо подростков или то, как одна женщина рассказывает другой, что она приготовила сегодня на ужин своим домашним. Он чувствовал себя свободным. И только когда падал дождь (а дождь падал в этом городе крайне редко), вспоминал почему-то о своем детстве и о матери, которой уже не было несколько лет. Теперь, отсюда, ему казалось, что она даже не умерла: ходит по тем же улицам, живет все в той же квартире, просто с ней невозможно связаться. Вспоминал и о своих школьных друзьях: о том, как прыгал с ними по крышам гаражей каждое лето, как собирались они уже подростками пару раз у него дома и отрывались под модный музон. Тогда ему такие вечеринки не нравились, но вспоминать о них отсюда было приятно.

По вечерам снова звонила его девушка и снова жаловалась, что они не могут быть вместе, жаловалась на родителей, которые уже не просили, а требовали, чтобы она всегда жила с ними.

– А может, вернешься? Не так уж тут плохо, – говорила она. – Сосед наш, алкоголик, и не скрывается ни от кого, и не бегает, и никто его ни в какую армию не забрал. И муж, и сын у моей начальницы на работе призывного возраста. Живут себе, как и жили. И все с ними в порядке. И не всех же там убивают! Не всю же жизнь теперь бегать по заграницам?! Из наших знакомых больше людей уехало, чем на войну угодило.

Андрею становилось неприятно говорить с ней, потому что та, другая, в его воспоминаниях, в его мечтах, – она бы его поняла, она не смогла бы вот так просто разбрасываться его совестью, взглядами, жизнью, – и вечер от вечера, очень медленно и еле заметно, сводил их разговоры на нет.

Судьба свела его с таким же парнем, как он, в самом конце сентября приехавшим из России и вот уже несколько месяцев пытавшимся найти хоть какую-нибудь, но постоянную работу, тоже стремившимся освоить местную речь и всячески вжиться в этот чужой и не слишком радушный город.

В один из осенних, но по-зимнему прохладных вечеров, вдвоем они прогуливались по мосту над Босфорским проливом и вели одну из тех душевных бесед, которые ведут обычно в подростковом возрасте или в детстве, но здесь, на чужбине, складывались такие беседы сами собой. Парни разговорились о тайных страхах, о снах… И тут выяснилось, что новому приятелю Андрея тоже снится туманный лес, что и у него плутают в этом лесу две тропинки. Только по соседней идет его сестра, а за сестрой бежит маленький, полупрозрачный мальчик.

Чуть позже Андрей узнал, что сестра эта поспешно сделала аборт, когда ей сообщили, что ее парень погиб, едва успев доехать до фронта. Испугалась, что одна не вытянет себя и ребенка, не хотела, чтоб ее ребенок был рожден без отца. Через несколько недель она повесилась, но об этом пока не знал тот, кому она снилась, потому что его родственники тщательно от него это скрывали. Андрей, сам того не желая, узнал все, переписываясь по телефону с матерью друга. Та попросила сына дать ей хоть чей-нибудь номер, чтобы иметь связь с городом, в котором ее сын отныне живет. Рассказала она это под строгим запретом не разглашать тайны. И Андрей молчал.

Через месяц после их собственного знакомства товарищи встретили еще одного недавнего выходца из России. Тот уже работал в пекарне поваром (получалось у него прекрасно) и почти каждый день был занят работой. Уже немного обжился местными вещами, уже пытался заигрывать с местными девушками и даже мог общаться, спокойно переходя на местную речь.

– Я татарин. У нас, у казанских татар, язык на здешний похожий, – ответил он на их удивленные взгляды. И вот уже втроем они отправились пройтись по мосту над Босфорским проливом. И снова заговорили о снах, на том самом месте, на котором вспоминали о них прежде. И тут выяснилось, что и их новому приятелю снится туманный лес, что и у него идут по этому лесу, то сближаясь, то расходясь, две похожие друг на друга тропинки, только одна пустая. «Почему?» – спросили друг друга взглядом два уже давних приятеля.

И чуть позже:

– Ты видел у него кольцо на пальце?

– Да, видел.

– И я видел. Наверное, у него там жена, дети остались, вот и пашет теперь.

Через несколько дней они заглянули в кафе, где их новый приятель работал,