– Теоретически, – продолжает Дженни, – коконы не обязательно означают ловушки. Они могут быть олицетворением роста, преображения, метаморфозы.

Мне вспоминается собственное двойное отражение, которое я видел во дворе у Трента. Я лезу в пакет за очередным печеньем, но вытаскиваю пустую руку и вместо этого мну пакет, крошу оставшееся печенье в кулаке и бросаю всю эту мешанину на пол.

К чести Дженни надо отметить, что она и ухом не ведет.

– Может, переберем эти карточки еще раз? На этот раз вы скажете мне, что видите на самом деле, и мы попробуем разобраться в вашем эмоциональном функционировании и предпочтительных реакциях.

Не разрывая зрительного контакта, она тянется к стопке карточек. Мы решительно смотрим друг другу в глаза.

Я скажу Дженни все, что она хочет услышать; у меня больше нет времени, чтобы тратить его на споры с ней. Этот час мне нужен для других дел. Все мои часы нужны для других целей. Чтобы гнев пустил корни в моем коконе.

Может, эта метафора и стара, но сейчас ее главная мысль бесспорна:

Чтобы победить врага, я должен стать им.

Я смотрю на пакет с печеньем – он лопнул, на ковер высыпались крошки.

Грядут большие перемены.

4.

Я объезжаю четыре магазина, прежде чем нахожу надувных акул, которые меня устраивают. Покупаю шесть штук, хотя они и не совсем такие, как я себе представлял. По обе стороны от спинного плавника у них две ручки – наверное, чтобы детям было за что держаться, сидя у акулы на спине. Ротовые отверстия раскрашены красным – там, где полагается быть оскаленным зубам: видимо, это должно указывать, что они жаждут крови, но выглядят акулы так, словно накрасили губы помадой (если у них вообще есть губы). Зато размер у них подходящий, значит, для моей цели годятся.

Когда я возвращаюсь домой, Лили спит, поэтому я решаю надуть акул в заднем дворе. На жаре надувать их нелегко, одну я надуваю полностью, вторую – отчасти, и вдруг у меня кружится голова, нападает неуверенность и желание присесть. Я смотрю на акул: одна наготове, другая обмякла, как проблемная эрекция, или так, будто у нее паралич, и я вдруг думаю, что они очень понравились бы Лили в дни ее молодости. Она с удовольствием растерзала бы их, как терзала и в конечном счете уничтожала все свои игрушки, кроме красного мячика. Когда она была еще щенком, жена моего отца подарила ей плюшевую обезьянку с непомерно длинными оранжевыми руками. Однажды я заметил, что одна из этих рук бесследно исчезла. Я перерыл весь дом, искал повсюду, но руку так и не нашел. Лишь на следующий день, когда я выгуливал Лили в компании друга, состоялось эффектное возвращение руки.

– Господи, что с твоей собакой?!

Обернувшись, я увидел, что Лили сидит скорчившись, как она обычно делает, а оранжевая обезьянья кисть, а затем и вся рука выходят из нее, словно при зондировании наоборот.

– А-а. Бывает, – соврал я, наклоняясь, чтобы пластиковым пакетом выдернуть из нее остальное – как фокусник, показывающий самый противный в мире фокус с носовым платком.

В тесной подвальной кладовке я нахожу старый велосипедный насос, принадлежащий хозяину дома, и после нескольких неудачных попыток все-таки надуваю остальных акул. Закончив, я расставляю полукругом моих новых грозных друзей, как будто на самом странном чаепитии по эту сторону Страны чудес.

– Мест нет! Мест нет! – кричит одна из акул, изображая и Мартовского Зайца, и Болванщика. Конечно, она не права. Места сколько угодно, мы сидим в пустом дворе.

– Мы – одна команда, вы и я, – объясняю я акулам. – Обычно мы с вами враждуем, но сегодня охотимся на осьминога. Вместе.

– На осьминога? – восклицает другая акула, и все вместе они поднимают такой галдеж, что ни слова не разобрать.

– Так, народ! Говорите по одному, – я обвожу их взглядом: кому они поручат говорить за всех? Той, что справа от меня.

– Конечно. Поесть осьминогов мы не откажемся.

– Дело вот в чем… Теперь слушайте внимательно – это важно, – я оглядываю кружок акул, проверяю, есть ли у них уши, но их нет, по крайней мере, я их не вижу. – А уши-то у вас есть?

– У нас эндолимфатические поры, – объясняет акула, которая напротив меня. – Они как уши.

– Где?

Акулы исполняют что-то вроде поклона.

– Здесь, – говорит одна. – У нас на макушке.

Я вдруг чувствую себя всемогущим, ведь передо мной склоняются акулы. Эти так называемые поры я вижу возле того места, где приделаны пластиковые ручки.

– Отлично. Итак, слушайте. Осьминог этот прицепился к маленькой собачке.

– К собачке? – восклицают они и снова галдят все одновременно: – Собака! Дворняжка? Шавка!

– Народ!

Акула рядом со мной вспоминает, что ей доверили говорить за всех.

– Конечно, мы можем съесть какую-то собачку.

Рокот согласия и одобрения.

– СОБАЧКУ НЕ ЕСТЬ! – Я хлопаю в ладоши – громко, несколько раз, чтобы привлечь их внимание. Одна прикрывает свои поры, или что там у них, плавниками. Я жду, когда они наконец угомонятся. – Собаку не есть. Так я сказал. Можете съесть осьминога. Но я доверяю вам, так что собаку вы есть НЕ будете. Всем ясно?

Я обвожу их взглядом, и акулы согласно кивают.

Повторяю:

– ВСЕМ ЯСНО?

– Да!

– Да!

– Конечно!

– Да!

– Осьминога!

– Собаку.

– ТОЛЬКО НЕ СОБАКУ!

– Не собаку.

– Правильно!

Интересно, во что я ввязался?

На цыпочках вхожу в дом, перенося акул по две за раз, и расставляю их вокруг лежанки Лили, чтобы осьминог увидел их первыми, как только проснется. Зрелище ужасающее. Только представьте: просыпаешься и видишь красногубых акул, улыбающихся от уха до… ну ладно, не до уха. До эндо… как их там… в общем, до этих своих пор. Ладно, пример неудачный, но в целом ясно. Надеюсь, осьминог в буквальном смысле слова перепугается до смерти.

Наконец, все готово, и я бужу Лили резким свистом. Она поднимает голову, трясет ушами, а когда перестает, преспокойно смотрит сквозь акул. Она их не видит. Зато осьминог вопит:

– А-А-А-А-А!

И прикрывает глаза сразу двумя щупальцами.

От нетерпения я кусаю губы. Его хватит инфаркт? Он умрет от шока? И в глазах появятся крестики, как в мультфильмах, а рот раззявится сам собой?

– Да шучу я, шеф, – заявляет осьминог и снова хватается щупальцами за голову Лили. – Ничего игрушки.

– Это не игрушки, это акулы. Настоящие акулы! Правильно, народ?

Но вместо того, чтобы поддержать меня, все акулы молчат. Одна заваливается набок. Не особенно грозно. Увы, игра кончилась.