Как все это неприятно. Наверное, нельзя быть таким, иногда надо быть человечнее и переживать, когда за тебя умирают.

Сперва искусственный Харви, теперь еще и это. Неужели жизнь всегда становится сложнее, как только начинаешь делать какие-то большие дела?

В гостиной он встретил Марту, мать Шами, выглядящей обеспокоено. Она протараторила:

— Эта женщина просто подошла к дому и стала кричать. Я пыталась уговорить ее войти, предложила чаю, она не желала меня слушать.

— Когда у человека горе, он никого не хочет слушать, — ответил Лайам.

Марта вдруг проговорила.

— А ведь ты потащил с собой и Шами. И Мирику. Вы вернулись с таким триумфом, что я и не подумала, что вы были в опасном месте, и что могли умереть. Я не знаю, Лайам, как бы я могла дальше как-то с тобой жить, если бы Шами там умер.

Тут Лайаму возразить было нечего, довод, что Мирика и Шами были под защитой ауры его судьбы, вряд ли покажется обеспокоенной матери убедительным.

— А Скволлам бы ты что сказал, если бы Мирика не вернулась? — Она умолкла, глядя на него. — Просто иногда думай, Лайам, что твои затеи могут плохо кончиться для кого-то.

— Да, это я только что усвоил. Но черт, Марта, я не могу не делать, то, что делаю. Это для меня как дышать, идти вперед, вершить какие-то великие дела. Мне тесно в этом городке. И я не могу запретить людям идти за мной.

— Я все ждала, когда ты подрастешь и эти твои юношеские фантазии повыветрятся, но вот ты вырос, и, похоже, все стало только хуже. Я теперь вижу — ты далеко пойдешь и обязательно потянешь за собой и моего сына. Но постарайся, Лайам, чтобы Шами не умер. Он же твой брат практически. Да не практически, а так и есть, какая разница, что кровного родства нет. Он твой брат и все, ты должен его оберегать.

— Да, он мой брат, и я обещаю тебе, Марта, что сделаю все, чтобы с Шами никогда ничего не случилось.

Марта вздохнула:

— Ну вот и хорошо, видимо, на все остальное я все равно не могу повлиять.

В дверь позвонили, под деревянным потолком раздалась знакомая трель.

— А вот и еще кто-то за тобой явился, наверняка позвать тебя творить великие дела.

Лайам одарил ее мрачным взглядом:

— Это что, шутка? Первая за утро?

— Конечно, — улыбнулась Марта.

Лайам открыл дверь и удивленно уставился на Канига.

— Что такое? Только не говори мне, что пришел меня за что-нибудь арестовать, — пробурчал Лайам.

— Вообще-то, меня послал за тобой мэр, он созвал совет безопасности, тебя хотят послушать. Ты, ведь, похоже, был прав, а?

— Конечно, я всегда прав, только намекни, в чем на этот раз, и по какому поводу они так переполошились? Я ничего не делал.

— Да неужели? — усмехнулся Каниг. — Ох, сдается мне не зря ты первым делом ляпнул это, про арестовать. А? Кого-то пришил ночью в подворотне, не так ли?

— Людей среди них точно не было, можешь мне поверить.

— Верю. Сегодня в администрации выдалось радостное утро. В мусорном баке у входа нашли голову Харви Смелого, а в соседнем — его тело со следами горелой проводки.

— Да ты что?! какая неожиданность! — сказал Лайам. — И кто же, интересно, додумался до такой причудливой шутки — подкинуть горелого робота в мусорку администрации?

— Из тебя фиговый актер, Лайам.

— Я просто играю не на всю широту своего таланта.

— Так значит, он точно был роботом, да?

— А что, я, по-твоему, убил настоящего Харви из зависти и напихал в его труп проводов? Ты меня переоцениваешь.

— Земная труха! Неужели он действительно умер в том институте, и мы видели его тело?

— И оно все еще там.

— Мы отправим кого-нибудь и похороним беднягу. Но неужели все надо было сделать именно так, а, Лайам? Ты что, без эпатажа не можешь? Если ты понял, что он робот, почему никому не сказал, а по-тихому оторвал ему башку ночью?

— Может быть, я беспокоился, что мне никто не поверит, Каниг? Я не мог ждать, среди нас разгуливал лазутчик и настраивал мэра и горожан на ненужные лад.

Полицейский тяжело вздохнул:

— Надо же, всего лишь подделка, он не ожил…

— Пошли. Меня, вероятно, заждался этот самый совет безопасности Кадолии, — сказал Лайам, спускаясь по крыльцу. — О, да ты на машине.

У дома стоял полицейский автомобиль, относительно новый на вид.

— Да, служебный транспорт, — кивнул Каниг.

В машине Лайам с улыбкой проговорил:

— Подумать только, недавно я никому был не нужен, а теперь без меня уже и решить ничего не могут. Вероятно, соображают начинать ли войну с институтом Лимерик?

— Как ты догадался? — повернул голову Каниг.

— Дедукция, приятель. Тебе как полицейскому стоило бы освоить, — улыбнулся Лайам. — А ты что, подрабатываешь посыльным?

— Дело секретное, а я был на совете, вот меня и послали, чтобы я тебя срочно доставил.

— А ты-то как там очутился? Ты что-то нам про себя недосказал, простой офицер Каниг?

— У нас в особом подразделении при администрации не так много людей. Наш начальник, да несколько отрядов с командирами. В Кадолии же обычно ничего не происходит, нас и службой безопасности не назвать. Но компания довольно узкая, все друг друга знают, я часто выполнял личные поручения мэра. Но на совет меня пригласили, потому что я тоже был в Лимерике.

— Понятно.

— Ты знаешь, по-моему, они тебя побаиваться, после всего этого, — признался полицейский.

— Ну, это прекрасно.

Каниг недоверчиво взглянул на него:

— Черт, откуда ты такой взялся?

— Конечно со звезд, откуда еще?

Сидя за большим круглым столом, Лайам внимательно оглядывал лица собравшихся. Кого-то он видел мельком по телепередачам, кого-то на городских мероприятиях, всего их было здесь четверо — самые влиятельные люди Кадолии.

И Лайам среди них, надо же, как высоко забрался. Но что ж, это только начало.

Толстяк мэр Максимилиан, как всегда в помпезном костюме, сидел напротив, его красное взволнованное лицо обрамляли слегка вьющиеся волосы, маленькие глазки беспокойно бегали. Рядом с ним сгорбился пронырливый советник Гастигс с крючковатым носом, которым мог залезть в любую тайну.

Лайам оценивающе задержался на его лице. Этого типчика он вблизи еще не видел, и мало что знал о нем. Какая интересная комбинация: довольно мягкотелый весельчак мэр и мрачноватый тихий советник с орлиным носом и ястребиным взглядом темных умных глаз, которые, казалось, ни на кого конкретно не смотрели, но в то же время смотрели на всех.