Если бы!..

День потек, как обычно: звонки, совещания, визитыпоставщиков, производственников, вызовы сотрудников, летучки, планерки,просмотр корреспонденции и т. д., и т. п. К концу дня, когда я открылкожаную папку «К докладу», куда сотрудники при мне и без меня по взаимномууговору вкладывали все свои суждения, предложения, замечания, проекты издоровую, всегда подписанную критику, я увидел в ней толстый, тщательнозаклеенный конверт без единого слова на лицевой стороне. И хотя я никогдараньше не встречал конвертов такого формата, сознание молниеносно подсказаломне: «Алевтина?..» Задумчиво вертел я пакет, честно говоря, страшась еговскрыть: опять во-всю, по-давешнему, я ощутил сердце. Что тут за новый рубеж?Ее просьба об увольнении? А как же она? А как же мы?.. Ее обвинительныйвердикт? Очень уж велик. Предложения по делам фирмы? Почему не подписаны?..

Глаза страшатся, а руки делают: взял нож для бумаги ивзрезал спинку конверта. Вынул из него… пачку из многих писем, разложенных податам. Раз, два, три-десять! Десять писем, наполненных мелкой вязью ее почерка.Первое из них несет дату годовой давности… Последнее — вчерашнюю. Я встал,дошел до окна. Из подъезда группой выходили сотрудники. Среди них падающейвбок, хромающей утицей двигалась и Алевтина. И опять сердце мое пронзила тонкаябеспощадная игла жалости к этой столь умной, столь красивой женщине цветущихлет с такой незадавшейся судьбой. И сразу же учуяв мой пронзительный посыл,Алевтина мгновенно вскинула и повернула голову в сторону моего окна. Не знаю,что она увидела, но на миг наши взгляды столкнулись, я отпрянул от окна, онаопять поплыла-закачалась вместе со всеми и исчезла за деревьями.

— Убирать можно? — Погоди, Петровна, начни с тогокрая. — Я не знал, что мне делать с письмами. — А, впрочем, действуй.Будь здорова, я пошел. Я забросил пакет с письмами в дипломат и двинулся — недомой, а в скверик, чтобы там на воле прочесть их.

Я читал эту исповедь более полутора часов, и беспокойнаямысль все время точила меня: ну что скажу я Анастасии? Если задержался, почемуне позвонил?.. О Господи, да не хочу я врать, не хочу жить двойной жизньюнахлебался уже этой отравы! Но не прочитать- нельзя, письма буквальнозатягивали своей искренностью, своей откровенностью, силой своего чувства да иумением выразить это чувство. Я невольно испытал еще и глубокое уважение кобладателю подобного недоступного мне дара. Мог ли я подозревать о его бурлениив корректном сослуживце, далеком от литературных кругов? И эта лава любви, истекающаяиз огнедышащего вулкана… Уничтожить подобное произведение было мне не по силам,это было бы святотатством.

Примечание от Автора: Егор передал эти письма мне. По зреломразмышлении, я решил их опубликовать в выдержках, несколько дальше в этой же книге,чтобы читатель сам мог судить об истинности или неправильности восприятия ихЕгором.

Когда я пришел домой, Настя внимательно глянула на меня: —Что пригорюнилась, зоренька ясная? — Да вот, пала на землю росой… —Что случилось, милый? — Некая затычка с некими сотрудниками. Можно, яповарю пока ситуацию в своем котелке? — Ну, ладно, повари-повари, толькосмотри, чтобы не подгорело, трудно бывает потом котелок очистить до бела. Это ятебе как опытная поваришка говорю. А что насчет поесть?

Я отрапортовал пионерским салютом — всегда готов! — Ну,тогда ситуация не безнадежна. Вечер завершился нормально, спокойно. Когда мылегли, она принялась вопросительно перебирать имени моих сотрудников иостанавливаться выжидательно, я отрицательно качал головой, одновременно всеглубже зарываясь носом между ее нагими грудями. Когда она перебрала всехмужчин, а я, все так же мотая головой забрался уже до самых заветных глубин,она утвердительно произнесла: — Значит, подгорает в твоем котелке тетка. Это,конечно, блюдо пикантное. Какой соус предпочитаете?

Ну, уж нет, дорогая моя, бесценная, единственная,неповторимая! Прижавшись к тебе, желанной и сладостной, как припадал к ГееАнтей, я понял и почувствовал неукоснительно, что обязан охранить тебя от горясо всей мужской ответственностью. И снова замотал головой! Не в том положениибыла Настенька, чтобы ее настороженная интуиция уловила фальшь в моем последнемжесте. Ложь во спасение — так это называется. Не знаю, как с позицийабстрактной морали, но с точки зрения спокойствия конкретного любимогочеловека, с позиций охранения самых основ ее жизни, я был прав! Прав! Прав! И японял тогда до конца: да, на меня свалилась нежданная беда, но ни сном ни духомо ней не должна ни знать, ни догадываться Настенька. Моя беда — мое и одоление!

Костьми лягу, но Настю свою от укуса ядовитой змеи в самоесердце защищу! Таково было мое твердое решение, и чувствовал я, что не легкомне придется, потому что очень уж глубоко пронзила мою душу стрела Алевтины.Стальная стрела, выпущенная из тугого арбалета моей достойной и уважаемойсподвижницы по общей работе, человека несчастного и стойкого в своей женскойсудьбе, твердого в борьбе за достойное и уважительное место под солнцем, явногокалеки в мире физическом и затаенного прирожденного лирика в мире духовном.Далеко вошла в меня ее стрела, и наконечник ее был зазубренный. Как извлечьэтот дротик из сердца своего и не истечь кровью, я, по правде говоря, не знал.Настенька уже ровно дышала во сне, а я все еще бодрствовал, и перед внутренниммоим взором текли строки прочитанных мною писем — одна строка за другой.

Утром в папке «К докладу» лежало еще одно толстое письмо. Всуете и текучке рабочего дня мне некогда было его читать. И поглядывая во времяоживленного диспетчерского совещания на Алевтину, которая по диагонали от менясидела побледневшая, осунувшаяся, неделовая, контактная и даже веселая ссослуживцами, я терялся в сумятице мыслей. Весь многовековой опыт человечествасвидетельствует, выражаясь канцелярским языком, что служебные романы тотчасстановятся притчей во всех языцех и от-чен-но вредят авторитету начальника. Адля меня фирма была не просто местом отбывания, но родимым детищем. Как быть?Пресечь дальнейшее развитие событий? Вернуть письмо не читая? А, может быть,там — найденный ею выход? Нет, прочту… А пока ловлю себя на том, с какимнаслаждением смотрю на нее, прямо-таки вбираю в себя это лицо — до чего жекрасивое, необычное, впитываю в себя эти круглые плечи, эту высокую грудь.Правда, внешне ничего подобного не выражалось во взоре, как я понимаю,достаточно жестком и угрюмом.

Выслушав всех, я подвел итоги высказанным мнениям инеожиданно для себя, очень спокойно вдруг выдал стратегически необычноепредложение: а не вступить ли нам в деловой контакт с г-ном Берхстгаденом,главой могучего заокеанского концерна, и не предложить ли ему печатать егопродукцию у нас и распространять ее в Европу? Что дает это ему? Серьезнуюэкономию средств на зарплате и транспорте. Что дает нам? Новую печатнуютехнику, которую он нам за это поставит.

Воцарилось молчание. Я с интересом переводил глаза с одноголица на другое.

— Браво, шеф, — деловито сообщила Алевтина. —Ей-богу, приятно жить, когда твой штатный генерал еще и реальный генератор,способный выдавать новые идеи. — Браво, экономист, — ответил я ей втом же ключе, — это здорово, когда твоя правая рука поддерживает твою жеголову, чтобы не стукнулась об стол. И поскольку любая инициатива наказуема,предлагаю вам после обмена этими вверительными комплиментами представить мнетехнико-экономические обоснования означенного проекта и расчеты для будущегописьма. Срок исполнения — неделя. Все свободны.