На работу я шагал легко и спокойно: нарыв прорвало, это былобольно, но куда как спокойнее, чем в ощущении прежней невероятной душевнойсумятицы. Да, я испытал огромную плотскую радость, да я был облучен и осиянтакой чистой и самозабвенной любовью и страстью, какие не часто выпадают надолю смертных. И я успокоился, хотя совсем новые сложные ситуации всталисегодня передо мной: и девственность Алевтины, которую я столь резво порушил(давно, очень давно не пересекалась моя дорога с девичьими судьбами!), и еежаркое желание стать матерью моего ребенка. При всем при том я уже понимал, чтоэта волна, что это цунами. пройдет надо мной. Могучая стихия смоет все, чтосможет, но материк ей не сдвинуть. Настя, которая все это время была со мной,это уже не только моя половина, это я сам. Я переболею, но я вернусь к ней. Этоя понял, потому что никогда раньше во время близости с женщиной у меня всознании не вставала другая женщина. Всегда раньше я был с той, с которой был.А здесь я был сразу и тут, и там. И значит, дело только за временем, когда яснова буду там. Это я знал твердо, хотя Алевтина была само наслаждение.

Я приходил к ней почти каждую ночь, а однажды остался у неена субботу и воскресенье. Мы знакомились все ближе и ближе, она принимала моижелания уже телепатически. Думаю, что если бы поставить себе целью найтипартнершу для любви тантрической, совершеннее Алевтины найти было быневозможно.

— Ты читал писателя Сент-Экзюпери? — как-тоспросила она ночью. — А что? — Ведь ты так приручил меня к себе!Какую-то ответственность за это ты несешь? — Ничего я специально неделал, — вздохнул я. — Мы приручились взаимно. А какаяответственность у тебя? — Хитрец! Ведь у нас разные весовыекатегории… — Ах, так? Ну, поборемся! — и я навалился на нее, свожделением ощущая все это роскошное тело. — Как всегда уходишь от ответа, —вздохнула она слабо, а тело ее уже привычно отвечало. — Не ухожу, авхожу… — О Боже, если бы так навсегда… Какой контраст в постели, любовныхбаталиях вообще являла она самой себе же в служебной обстановке! Скромная вманерах, корректно одетая, миловидная служащая — мог ли бы хоть кто-нибудь,хоть я сам представить себе, что она скрывает вулкан страсти, что она —огненная жрица любви, неистощимая в ласках, в изобретательности, в бесстрашии,в экспериментах? Достаточно опытный любовник, я подчас терялся перед ее мощью ипознаниями в области эротики. Да неужто же каждая из окружающих нас миллионовскромниц несет в себе подобный термоядерный потенциал?! Ведь Алевтина несексуальная фотомодель, не прожженная профессионалка-путана, не талантливаямастерица ночного стриптиза, нет: женщина интеллигентная работница, поглощеннаябытом и службой, абсолютно чуждая зазывных манер. Честное слово, совсем другимиглазами, даже с некоторой опаской стал смотреть я на потоки встречных скромниц— в трамваях, метро, в магазинах!

— Может быть, и в каждой скрывается вулкан, не знаю, ноя-то — не каждая, — с некоторой иронией ответила она как-то на моевосхищенное недоумение. Надо сказать, что не ласкала она меня или не ласкаласьоб меня ненасытно сама в постели лишь в те моменты, когда я ее ласкал или когдаона спала. Вот и сейчас: разговор-разговором, а дело-делом, она не упускала нисекунды, и это сочетание острой ласки с беседой или со взглядом в упорглаза-в-глаза или даже одновременным возлиянием напитка придавало нашему с нейсексу совсем новый настрой, мне, мужику, повторяю, бывалому, дотоленеизвестный.

— Хорошо понимаю, что ты очень даже не каждая, но какимобразом девственница (я употребил в разговоре другое слово, потому что впостели ее до неистовства заводили те же соленые слова, которые она с искреннимнегодованием отвергала в спокойном состоянии), которую я сам освятил,сочетается со столь многознающей одалиской? Вот секрет!

— Подумай, дружок мой сердечный, разве всесторонняяпроработка любой проблемы, с которой я сталкиваюсь, не есть мой конек, мояличная особенность? Ты-то сам кому поручил доскональную схему берхстгаденскогопроекта? Мне!.. У меня был повод для занятий теорией секса, и я основательнопроштудировала ее по всей мыслимой и немыслимой литературе.

— А сейчас вроде бы семинарские занятия? — Исеминары, и консультации, и зачеты, и экзамены, и госэкзамены. — Получитекруглое пять. Красный диплом. Вкладыш. Подпись. Печать. — Ах, мне бытеперь еще именное направление на работу!.. — Ладно, похлопочем. — О,благодетель!.. — А что за повод был заняться теорией? — Заметилвсе-таки мою обмолвку? — А как же! Так знай, милый ты мой, что есть некто,Геннадий, весьма достойный молодой человек, который души во мне не чает чуть лине с младших классов. Но мне-то он не люб: он мальчик, ему нужно быть залидером, а мне самой нужен лидер, я сама хочу быть за мужем! — Ну, и какойповод? — Я же все-таки не каменная, не чурка!.. — Это ужточно! — И вот когда от его ухаживаний, от его рук зажглось во мне ретивое,тут-то я и решила познать, что именно зажглось и как надо этот пожар гасить.Так я и стала профессором-теоретиком. Но студентом на семинаре быть куда лучше!

Коротко ли — долго ли, но эта беседа заняла у нас добрыйчас, да ведь с какими ослепительными иллюстрациями!..

Разумеется, сослуживцы не могли не обратить внимания начудесный расцвет Алевтины Сергеевны, которая в считанные недели сталаудивительной красавицей по всем канонам славянской эстетики: белолица,черноброва, ясноглаза, высокогруда, улыбчива. Мудрая, как Василиса Прекрасная,она устроила так, что несколько раз ее встречал с работы на глазах у всех еебедолага Геннадий — высокий, какой-то стерильно выутюженный блондин. Она дажепознакомила нас, остановила меня, когда я спешил мимо них. Что же касается моихдезавуирующих усилий, то их даже искать не пришлось: был получен факс от самогог-на Берхстгадена с высокой степенью удовлетворения по поводу нашихпредложений, и решением учредителей фирмы экономист Алевтина Сергеевна былаочередной раз особо отмечена и премирована. Более того, решено было, учитываяее владение английским, командировать для уточнения частностей проекта вКанаду! Это ли не звонкая сенсация для коллектива, это ли не повод j длявсестороннего расцвета талантливой сотрудницы?!

Я восхищался ею как человеком и женщиной, я наслаждался еювволю и выше всех доступных возможностей как любовницей. И я уже твердо знал,что пора возвращаться к Анастасии, ибо чувствовал, физически ощущал: чем вышеподнимается радость Алевтины, тем одновременно все ниже падает уровеньжизнеспособности Анастасии. Буквально считанные сантиметры отделяют ее отневозвратной черноты, и если это случится — не будет мне самому ни спасения, нипокоя во веки веков! Все, что мог отдать Алевтине, я ей отдал, она узналасчастье любить и быть любимой. Дальше цена ее радости становилась ценой жизнидругой женщины. Пора было прощаться, но как — этого я не знал, потому что этозначило для меня рвануть свою душу с невыносимой болью.

Почему, почему нельзя жить с ними обеими? Я когда-то задавалосторожный вопрос Анастасии, могла бы она представить себе полигамный брак?Неожиданно легко она ответила, что да, конечно, она могла бы жить в мире исогласии еще с какой-либо близкой мне женщиной, но при одном условии: если бытак было принято у нас всюду, если бы это было повсеместной нормой. А потому,милый ты мой, не мечтай о таких вещах и не нацеливайся на сторону. Ты — мойнавеки, никому я тебя не отдам, а если отдам, то вместе со своим последнимдыханием. Отдам и тут же умру!.. — ??акой вот был веселый разговор, когда яуже маялся неожиданным чувством к Алевтине.