— А как иначе? На всё воля Божья. Если Господь решитпризвать к Себе вашего батюшку, моей вины в том нет. Если же у вас будутоснования хоть в какой-то степени винить меня или команду в этом несчастье, такна то есть пункт 19, где предусмотрены жесточайшие штрафные санкции.

Возразить на это было нечего. Летиция прочитала документ ещёраз и решительно подписала, разбрызгивая чернила. Подписал и арматор.

Сделка была заключена.

— А теперь вернёмся в кабинет. Там уже должен ждать капитанДезэссар. Я предчувствую, что объяснение с ним будет нелёгким. Долженпредупредить вас, это человек неотёсанный и грубый, как большинство моряков.

— Дворянин не может быть груб с дамой, — величественнозаметила Летиция.

Я видел, что она очень довольна тем, как вела себя во времятрудных переговоров, завершившихся полным её триумфом. Что ж, я тоже еюгордился.

— Кто дворянин? Жан-Франсуа? — засмеялся Лефевр. — А, вы,верно, подумали, что он из тех Дез Эссаров? — Арматор ткнул пальцем вверх, впотолок. — Нет, фамилия капитана пишется в одно слово. Он не голубых кровей.Исконный малоанец, просоленная шкура. Начинал юнгой, был матросом, боцманом,штурманом, подшкипером. Выбился в неплохие капитаны. Жан-Франсуа, конечно,хотел бы получить дворянский герб, все капитаны об этом мечтают. Но еговеличество жалует эту милость лишь за особенно выдающиеся заслуги.

* * *

— Вот наша достопочтенная клиентка, мой дорогой Дезэссар.Она желала на вас посмотреть.

Со стула нехотя поднялся коренастый, почти квадратныйчеловек исключительно недворянской внешности. Одет он, положим, был не безпотуги на важность: на кантах и отворотах мятого, в пятнах кафтана тусклоотсвечивали позументы, на тупоносых башмаках сверкали преогромные серебряныепряжки, а из жилетного кармана, чуть не доставая до пупа, свешивалась толстаяцепочка часов. Но кружева на рубашке были желты, золотое шитьё засалено, чулкивисели складками. Физиономия и подавно не претендовала на изящество. Свирепаяфизиономия от ветров и солнца обрела цвет и фактуру наждачной бумаги:вздёрнутый нос, подобно двуствольному пистолету, целился в собеседника широкиминоздрями, зато взгляд маленьких глазок для морского волка был каким-то слишкомбыстрым, словно ускользающим. Я сразу понял: этот субъект очень и очень себе науме. Впрочем, среди капитанов купеческого флота, промышляющих попеременноторговлей и узаконенным разбоем, такой тип нередок. Возраст Дезэссара, как убольшинства бывалых мореплавателей, точному определению не поддавался. Этапублика задубевает до густой сизости годам к тридцати и после уже почти неменяется до шестого десятка. Рискну предположить, что капитан перебрался на моюсторону сорокалетнего рубежа.

Первое моё впечатление от господина Дезэссара, честноговоря, было неблагоприятным. Особенно встревожило меня то, что, поднявшись, онспрятал за спину руки.

Считается, что глаза — замочная скважина души и в них можнорассмотреть истинную суть человека. Мой опыт этого не подтверждает. Люди тёртыеобычно следят за своим лицом; иные могут глядеть на вас открыто, умильно, а прислучае и подпустить слезу.

У меня другая метода — я определяю нрав и честность по рукам.Язык жестов не менее красноречив, но мало кто даже из отъявленных хитрецовзаботится его маскировать.

Пользуясь своим положением бессмысленной твари, я перелетелна шкаф, а оттуда на стол, чтобы рассмотреть руки Дезэссара получше.

— Ваш попугай не нагадит на бумаги? — спросил невежаарматор, на что я лишь презрительно фыркнул.

Нехороши были руки у капитана. Ох, нехороши!

Во-первых, короткопалые — верное свидетельство низменностиили, в лучшем случае, приземлённости души. Во-вторых, находились в постоянномдвижении — цеплялись друг за друга, скрючивались, пощёлкивали суставами.

Этот человек то ли сильно волновался, то ли что-то скрывал.

Мне захотелось заглянуть в его нутро как следует.Воспользовавшись тем, что он был повёрнут ко мне спиной, я перелетел ему наплечо, продрал когтем сукно на груди, а клювом прицелился в висок, но Дезэссартак дёрнулся, что я на нём не удержался. Разведка, увы, не удалась.

— Она у вас бешеная, эта чёртова птица?! — заорал капитангрубым голосом, схватил со стола свою треуголку и замахнулся на меня.

— Ей не понравилось, что вы не поклонились даме. Этосвидетельствует о плохих манерах, — сухо сказала моя умница, очевидно, с самогоначала решив продемонстрировать, кто здесь главный. — Ко мне, Кларочка. Этотгосподин исправится.

— Чёрта с два! Я не паркетный шаркун, чтоб мести по полушляпой! Если ваш поганый попугай станет на меня кидаться, я сверну ему шею, небудь я Жан-Франсуа Дезэссар! — Он так рассердился, что топнул ногой. — Зачем выменя вызывали, патрон? Чего на меня смотреть? Я не грот-мачта, не румпель и небушприт!

Тоном светской дамы, разговаривающей с конюхом, Летицияобъявила:

— Я хочу видеть, кому вверяю не только свои деньги, но исвою жизнь. Видите ли, мсье, я плыву с вами.

Реакция капитана была предсказуемой. Разумеется, вначале онзахлопал глазами, потом уставился на арматора, который с унылым видом кивнул.Ругательства, которыми после этого разразился моряк, я опускаю. Общий смыслвоплей был таков: бабе на «Ласточке» делать нечего, матросы этого не потерпят,да и сам он, трам-та-ра-рам, скорее проглотит свою подзорную трубу, нежелисогласится на такое.

Летиция ответила не шкиперу, а судовладельцу:

— В таком случае, сударь, вы найдёте мне другого капитана.Согласно пункту 11 нашего контракта. А понадобится — поменяете всю команду,согласно пункту 12.

Я одобрил её твёрдость поощрительным возгласом.

— Успокойтесь вы оба, не кричите! — вскинул ладони Лефевр. —И, ради бога, угомоните вашего попугая, мадемуазель. Без того голова трещит! Явсё предусмотрел. Согласно недавно утверждённому указу Адмиралтейства, накорсарском корабле с экипажем более 40 человек обязательно должны бытьсвященник и морской хирург.

— Кто-кто? — переспросила Летиция, очевидно, не понявсловосочетания chirurgien navigan.