Я увидел кабинет в Мюнхене, услышал равнодушный голос,объясняющий, что турецкая поездка господина фон Дорна была не официальной ипотому казна не несёт за неё никакой ответственности.

Мелькнула одутловатая физиономия с подшмыгивающим мясистымносом (господин Мёнхле, сводный братец). Зазвенели монеты, ссыпаемые из кожаныхмешочков в сундук. По ухабистой дороге понеслась кожаная карета, из-под колёслетели брызги, небо висело над зимними полями мокрой мешковиной.

Летиции надоело обивать мюнхенские пороги. Она решила, чтовыкупит отца сама. Списалась с арматором из главного французского портаСен-Мало, заложила кузену родовой замок и отправилась спасать того, ради когоне жалко ничего на свете.

Ну что сказать?

Мне чрезвычайно понравилась моя новая подопечная. Видимо,зря я потратил столько лет своей жизни исключительно на мужчин. Если остальныеженщины похожи на Летицию де Дорн, подумал я, они действительно являются лучшейполовиной человечества.

Моя питомица не только смела и самоотверженна в любви, онаещё и умна. Её изначальный расчёт был правилен: именно через мореходов изСен-Мало и следует действовать. Если б война не положила конец морскойторговле, план легко бы осуществился. Что же до предложения Лефевра, мне онопоказалось нечестным. Я немного разбираюсь в расценках и обыкновенияхкорсарского промысла. Если б я умел говорить и имел соответствующие полномочия,то сумел бы существенно сбить запрошенную цену. В конце концов, Лефевр неединственный арматор в городе, да и репутация у него, сколько мне известно, несамая хорошая.

Милое, бедное дитя, как же тебе трудно в этом чужом инепонятном мире! Я помогу тебе, я сделаю всё, что в моих силах!

Хватило нескольких секунд, чтоб я проникся интересами изаботами моей Летиции.

Счастье и огромное везение, что она не сбросила меня сосвоей груди ни в миг самого сопереливания душ, ни после.

О нет! Она стойко перенесла кровопускание, да ещёуспокаивающе прижала меня к себе.

— Бедняжка, ты испугалась этих дураков стражников! —Потрогала дырки от когтей на лифе. — И ещё я вижу, что моё шёлковое платье тебене по вкусу. Никому оно в этом городе не нравится. Пожалуй, действительно,уберу его в сундук.

Мы шли по узкому переулку, где пахло помоями, а под ногамивалялись очистки.

Летиция разговаривала со мной, это грело мне сердце.

— Хочешь, я возьму тебя к себе?

Ещё бы я не хотел! Насколько мог сладким голосом япрокурлыкал полное своё согласие.

— Не ворчи, — сказала она. — Не понравится — улетишь.Насильно удерживать тебя я не стану.

Разве можно улететь от того, с кем породнился душой?Глупенькая!

— Как бы мне тебя, птичка, назвать?

Она взяла меня в руки, повертела так и этак. Я сновазакурлыкал, готовый принять любое имя. После того, как тебя величали Каброномили Трюком, особенно привередничать не станешь.

И всё же её выбор меня потряс.

— Я стану звать тебя Кларой, моя славная девочка, — объявилаЛетиция.

О боже… Неужели не видно по хохолку, по гордому рисункуклюва, по всей моей мужественной осанке, что я никак не могу быть Кларой? Яиздал крик протеста.

— Ей нравится, — умилилась невежественная девица. — Ты дажепытаешься повторить своё новое имя: клррр, клррр.

Остаток дороги до гостиницы мы молчали. Не знаю, о чёмдумала моя питомица, а я пытался свыкнуться с мыслью, что отныне буду «славнойдевочкой» по имени Клара.

Но в гостинице я сразу забыл о своей обиде.

Едва Летиция поднялась в номер и заперла за собой дверь, онаповела себя весьма неожиданным образом. Рухнула на постель и громкоразрыдалась.

Это застало меня врасплох. Я не привык к слезам — мужчиныплачут редко, обычно такое случается спьяну. Я, разумеется, видал на своём векурыдающих женщин. Но Летиция плакала совсем не так, как они. Не напоказ, нежалобно, не взывая к состраданию, а глухо, безнадёжно, словно тяжесть мирастала для неё совсем невыносимой. Она рыдала оттого, что не знала, как ейпоступить, а кроме неё принимать решение было некому.

Просмотрев всю её жизнь, я знал, что плакала моя питомицаочень нечасто. Когда это случилось в предыдущий раз?

Я порылся в картинках из её прошлого и удивился. Как, всегоодиннадцать дней назад?

Я снова увидел дорожную карету, но она не ехала, а стояла;над дорогой слепой дождь сменился туманом. Из него выскочили три тёмных силуэтаи превратились в оборванцев. Судя по цвету мундиров то были дезертиры изпрусской армии. Один схватил за узду коренника. Другой стащил с козел и ударилрукояткой сабли кучера, третий распахнул дверцу и гнусаво пропел: «Вылезай,кошечка, ты приехала». В ответ карета изрыгнула струю дыма, огонь и грохот.Разбойник упал, не вскрикнув. Остальные мгновенно исчезли в тумане.

Молодец, девочка, думал я, слушая, как всхлипывает и стучитзубами Летиция. Не переживай, так ему и надо. Не стоит этот гнусавый твоихслёз. Хотя она — уж мне ли было этого не знать — плакала не из-за гнусавого, аиз-за того, что мир устроен так ужасно.

В предпоследний раз моя питомица плакала, когда пришлописьмо из Сале (это я уже описывал). А в предпредпоследний — в тринадцатилетнемвозрасте, из-за прыщика на лбу.

Я и то плачу чаще. И если уж меня пробирает слеза, то не наодну минуту, как эту фройляйн.

Потому что всего через минуту рыдания её стихли, онаскрипнула зубами, сжала кулаки и села на кровати.

Поглядела на меня — улыбнулась. Не знаю, что такогокомичного нашла она в моём облике, но я не оскорбился, а обрадовался, что мояподопечная справилась с унынием и слабостью.

— Бедняжка, — сказала Летиция. — Ты тоже напереживалась.Надо тебя покормить.

Она налила молока, накрошила бисквита.

Что ж, мы, моряки, не привередливы. Едали и не такое.

Я вежливо опустил клюв в блюдце, чихнул (у меня от молокавсегда чесотка в носу). Солонинки бы с красным перцем, да глоток-другой рома.Кое-как я выбрал крошки, пока они вконец не размокли.

Девушка наблюдала за мной.

— Будем подружками, смешная птица? Мне сейчас очень нужнаподруга! Ах, где ты, моя Беттина…

Кто-кто?