— Это зачем? — спросила Летиция, разглядывая круглую крышкупосреди сиденья.

Папаша Пом скривился:

— Дезэссар важничает. Не может, как все нормальные люди, введро делать. — Он поднял крышку, я заглянул в дыру и увидел внизу воду.Выходит, эта часть кормы нависала над морем. — Ишь, барин. Справляет нужду,будто король на троне.

Сглотнув, она спросила:

— А остальные, значит, делают в ведро? И что потом?

Её, кажется, сильно беспокоил этот вопрос. В сущности, сучётом физиологических различий между полами, это и понятно.

— Как что? Если ты ……, просто выплёскиваешь за борт. А коли……, то кидаешь на верёвке в море и потом вытаскиваешь.

Штурман использовал два весьма пахучих словечка, которые яповторять не стану. Я заметил, что Летиция повторила их про себя, пошевеливгубами. Очевидно, в пансионе её таким выражениям не научили.

— Но почему капитан …… здесь, за обеденным столом, а не всвоей каюте? — тут же применила она новообретённое знание на практике.

— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другойрундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ отпорохового погреба, карты. На таком просторе живёт один, бесстыдник! — сосуждением молвил штурман. — На других кораблях в кают-компании квартируют ещёстарший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будтобараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я.Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссараспрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток напушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.

— Значит, я буду жить в исповедальне? — растерялся мойбедный Эпин. — Но это… довольно странно!

— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтоваякаронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один толькоадмиралтейский писец живёт на особицу. Ему так по закону полагается — обитатьотдельно, с несгораемым шкафом.

— Скажите, папаша Пом, а в чём состоят обязанности писца?

Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.

В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.

— Ребята собрались. По одному заходить или как?

Летиция подобралась, села за стол и достала из широкогокармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.

— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи.Нечего зря время терять! — Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью —Офицеров, сынок, осматривать незачем — обидятся. Я тебя с ними послепознакомлю.

И медицинский осмотр начался.

— Ты уж не привередничай, — напутствовал лекаря папаша Пом.— По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой рукене меньше трёх пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.

— Я знаю, — отрезала Летиция, хотя, уверен, впервые об этомслышала.

«Спокойно, спокойно», прокурлыкал я ей в ухо. Уголок рта удевочки подрагивал, голубая жилка на виске отчаянно пульсировала.

В кают-компанию, переваливаясь на кривых ногах, вошёлсовершенно голый волосатый дядька и ощерился единственным жёлтым зубом.

— Это Хорёк, корабельный плотник. У него немножко меньшедесяти зубов, но очень уж нужный человек.

— А фамилия как?

Летиция приготовилась записывать.

— Хорёк, — подумав, ответил плотник. — Господин доктор, мнебы мази какой, а то свербит — мочи нет.

Он показал себе на пах, и моя питомица затрепетала.

Мужской предмет у Хорька был весь в струпьях и язвах —обычное для матроса дело. Меньше надо шляться по портовым борделям.

Насколько мне известно (а мне, напоминаю, известно о Летициивсё) сей орган, будучи девицей, она доселе видела только на античныхскульптурах и представляла себе совершенно иначе.

— Что это за уродство?! — вскричала она, безмерно оскорбивплотника.

— Чего это «уродство»? Обычная испанка!

Вот ведь интересно: испанцы ту же самую хворобу называют«французской».

— Морскими правилами не запрещено, — заступился штурман. —Не то придётся полкоманды отчислять. Дай срок, сынок, у тебя тоже будет. Ишь,покраснел как! Вот если по пути зайдём в Кадис, я тебя в такое местечко свожу —живо краснеть разучат. А хочешь, прямо нынче заглянем к толстухе Марго, наЕврейскую улицу? Угощаю, ради знакомства.

Летиция так истово замотала головой, что оба морякарасхохотались.

«1. Хорёк, плотник. Годен», — записала она в тетрадидрожащей рукой.

— Катись и зови следующего! — велел папаша Пом.

* * *

Потом нас отвели в каюту показать содержимое лекарскогосундука. Летиция после двухчасового осмотра и так была близка к обмороку, аздесь, открыв крышку, вовсе скисла.

В деревянном, запертом на мудрёный замок ящике размером трифута на полтора было четыре выдвижных секции, каждая разделена на множествоячеек. В гнёздах верхнего этажа лежали хирургические инструменты. На крышке, свнутренней стороны, был приклеен реестр с их названиями.

Летиция читала перечень вслух замирающим голосом, пока ярассматривал каюту. Закуток пушечной палубы, отделённый дощатыми перегородками,был так мал, что хватило одного взгляда.

Почти всё пространство занимало орудие, уткнувшееся своим тупымрылом в запертый пушечный порт. Каронада была закреплена толстыми канатами, откоторых шёл густой смоляной дух (я его очень люблю). Сбоку, одна над другой,располагались две койки — не полотняные, как у матросов, а офицерские,деревянные. Медицинский сундук занимал половину противоположной стены; над ним— образ святого Андрея, покровителя мореплавателей, очевидно, приготовленныйдля корабельного капеллана. А где размещусь я? Пожалуй, на лафете. Не оченьудобно, зато рядом с моей девочкой…

— «Коловорот костесверлильный», «Пила ампутационная», «Тискиголовные», «Трепанатор черепной», «Экстрактор трёхзубый», «Резецкожнолоскутный», — читала она, почти после каждого названия бормоча «огосподи». — «Нож операционный большой», «Нож операционный малый», «Щипцыпулевые», «Пеликан зубодёрный», «Птичий клюв зубодёрный»…