считал. Несколько дней тянулись споры среди вождей крестоносцев, но ни та, ни другая сторона так и не смогла убедить своих оппонентов.

Пелагий считал, что все предложения Аль-Камиля не более чем уловка, чтобы выиграть время. К тому же, овладев Дамиеттой, можно было самим диктовать какие угодно условия, еще более выгодные! Тамплиеров же не устраивало, что Крак и Монреаль все-таки останутся в руках врага. Оба замка занимали стратегически очень выгодное положение. Они стояли на путях сообщения между Каиром и Дамаском и держали в своей зависимости еще семь других твердынь, к тому же через них проходили караванные пути из Мекки. И Крак, и Монреаль можно было взять только измором, а в бесплодной пустыне, простиравшейся вокруг, голод грозил не только осажденным, но и осаждающим.

Итальянцы – генуэзцы и пизанцы – с алчным блеском в глазах смотрели на Дамиетту, как на огромный перворазрядный порт. Сюда стекались товары не только со всего Египта, но и с Востока. Имея этот город, можно было быстро и легко разбогатеть. Что для людей, у которых кошелек вместо сердца, представлял Иерусалим? Не более чем символ. Средство наживы на идее его освобождения.

В итоге предложения султана все же отклонили и послов выдворили из лагеря. Это решение было обусловлено главенствующей идеей, высказанной еще папой, что Дамиетта является плацдармом для дальнейшего продвижения на Ближний Восток. Пелагий с пеной у рта доказывал, что не нужно поддаваться сиюминутным порывам и идти на поводу у сарацин, знающих, как и чем завлечь христиан. Иерусалим был и остается главной целью похода, но нужно мыслить шире! Святой город никогда не избавится от угрозы, пока его всюду окружают государства мусульман. Их нужно уничтожить, поразив в самое сердце. Дамиетта – это ключи от Египта, а отсюда можно двинуться на Дамаск – вечное осиное гнездо. Кроме того, Пелагий показал письма от папы, в которых его святейшество сообщал о скором прибытии императора Фридриха II с огромной армией. И вот тогда мусульманский мир задрожит от страха.

Штернберг понимал, что не только его мнение, но и мнение намного более знатных и могущественных вождей похода ничего не значит по сравнению с тем, что скажет Пелагий. Но он попытался сам для себя решить, что более полезно сейчас для крестоносцев, да и для всего христианского Востока – принять предложение султана или отклонить его. Граф ясно представлял, для чего он пошел в этот поход – освобождать Иерусалим. И неважно, каким способом будет достигнута эта цель – прямой ли осадой Священного города или передачей его христианам опосредованно, в обмен на снятие блокады Дамиетты. Он, конечно, думал и о тех, кто положил жизнь в бесплодных попытках овладеть этой почти неприступной цитаделью Нила. Если сейчас оставить Дамиетту, то за что же погибли они? И в первую очередь его брат Конрад. Да, они погибли именно во имя этого дня, когда терпение и силы султана и жителей города иссякли, и мусульмане идут на такие небывалые уступки. Штернберг, вопреки своей горячности, теперь рассуждал здраво. Во времена первых походов, когда армии крестоносцев были не в пример больше, чем та, что сейчас осаждает Дамиетту, и к ним постоянно прибывали такие же огромные толпы новых воинствующих пилигримов, во времена расцвета Иерусалимского королевства, христиане не рассчитывали, да и не могли покорить мусульманский мир. Они были каплей в море. А теперь? Завладев Дамиеттой, Пелагий хочет пойти отсюда дальше по Египту на восток, рассчитывая на соединение с сирийскими христианами. Но вряд ли Аль-Муаззам позволит это сделать. В прошлом году в августе он нанес поражение сирийским баронам близ Рамлы и до сих пор постоянно беспокоил христианские княжества. К тому же не следовало забывать о непривычном климате Египта, а, по слухам, вглубь страны, дальше от Нила, нет ничего, кроме песков. За что воевать? За этот песок? Население не покорится – сарацины не из трусов и слабаков. А в самом войске крестоносцев нет единства. Никто не может поручиться за то, что часть вождей со своими отрядами вернется домой после падения и разграбления Дамиетты. А император Фридрих? Штернберг уважал своего сюзерена, но прекрасно понимал, что не просто так тот в течение нескольких лет все оттягивает свое вступление на путь крестоносца. Силы империи очень сильны. И если бы Фридрих II повел такое же воинство, как в свое время его тезка Барбаросса, то действительно мусульманский мир был бы поколеблен. Но не более. Да и не собрать императору такую армию. С каждым десятилетием, с каждым годом идея крестовой войны слабела. Погнавшись за двумя зайцами, можно не поймать ни одного. Загадывая овладеть Дамиеттой, а затем продолжить войну и взять Иерусалим, слишком рискуют не получить ни того ни другого. Но в Священной войне ставки всегда высоки. Ничего тут не поделаешь.

Мысли Штернберга из всех его друзей не разделял никто. Лихтендорф, Эйснер и Данфельд ратовали за продолжение осады. Тот самый Данфельд, который чуть больше полугода назад только и мечтал о том, чтобы война скорее закончилась и он смог вернуться к Хильде! Все изменилось. И он, и Эйснер жаждали добычи, а что они получили бы от того, что сирийским христианам вернули Иерусалим? Ничего. Граф это знал всегда, но все равно ему было противно думать об этом.

А вот Касселю было абсолютно все равно – продолжать войну дальше или завершить дело миром. Он просто пил. Тупо, со злостью. Клаус и Михель где-то постоянно доставали для сеньора вино, хотя сами были не рады своей миссии.

Султан Аль-Камиль не переставал слать в Дамиетту одного за другим гонцов, чтобы убедить жителей не сдаваться и верить в скорое освобождение. Однако очень часто этих гонцов, как и трупы животных, крестоносцы вылавливали сетями, баграми, да и просто руками, потешались над безрассудством храбрецов и обычно их приканчивали. Но город стоял. Жители еще держались. Когда крестоносцы подступали к самим стенам, дозорные зажигали огонь на высокой башне Муркита, и армия Аль-Камиля спешила на помощь. Тогда христиане, которым грозил враг с тыла, отступали в лагерь. Жители завалили изнутри все ворота, чтобы никто малодушный не смог перейти к ненавистным крестоносцам. Они готовы были умереть, но не покориться. Конечно, не все разделяли этот слепой фанатизм. Голод не тетка. Люди пытались спастись от голодной смерти, спускаясь по веревкам и плетеным лестницам со стен. Но также не ускользали от недремлющего ока христиан. Опухшие тела несчастных, их изможденные лица красноречивее всех слов свидетельствовали о плачевном положении тех, кто оставался в Дамиетте.

Глава