Действительно, вскоре корпус сарацин остался позади и дозорные, еще плотнее сбившись вокруг двух друзей, направились к угадывающимся впереди силуэтам палаток. По тому, что Лихтендорфа нигде не было, Штернберг и Кассель решили: он уже там, возможно, в султанской палатке. Дозорные жестами дали понять, что рыцарям необходимо сдать все свое оружие.

– Не бывать этому! – огрызнулся Кассель. – Я никому не отдам королевский меч!

– Придется подчиниться, Арнольд, – увещевал его Штернберг. – Нас с оружием к султану не пустят.

– К дьяволу султана! Я останусь при мече, и пусть только попытаются эти сарацинские псы его отнять!

– Арнольд, не в нашем положении спорить.

– Спасайтесь, друзья! Предательство! – вдруг раздался крик со стороны сарацинского лагеря. Голос был такой отчаянный, хриплый и совсем чужой, что граф и барон с трудом узнали в нем Лихтендорфа.

Они присмотрелись и увидели, как к ним скачет одинокий всадник, а позади него разгораются в ночи огни факелов преследователей. Двое дозорных немедленно выступили ему навстречу, и Штернберг понял – дальше медлить нельзя. Выхватив меч, он рубанул им ближайшего сарацина. Кассель немного замешкался, и потому узду его коня крепко схватили, а его плечи сжали могучие руки другого дозорного, пытавшегося помешать ему достать оружие. Но барону все же удалось кое-как извлечь меч, и его рукояткой он ударил своего противника в лицо. В спину ему посыпались удары мечей и кинжалов, и, если бы не добротная кольчуга, купленная в свое время у проезжих страсбургских мастеров, барон распрощался бы с жизнью. Кольца кольчуги, мелкие и толстые, выдержали подлые удары сарацин, и лишь острые тонкие кинжалы смогли нанести неглубокие раны барону. И хоть они были не смертельные, зато многочисленные – спину Касселя залила кровь. В это время Штернберг разделался еще с двумя дозорными, не получив и царапины. Двое оставшихся сарацин, один из которых был ранен Касселем, отступили в страхе от Штернберга, позволив ему уйти вместе с бароном. Друзья поскакали параллельно Лихтендорфу, пытавшемуся уйти от двойной погони – двух дозорных и восьми или десяти всадников из лагеря.

Кассель с каждой секундой все больше слабел, хоть и пытался держаться в седле прямо, и Штернберг видел – барон так долго не протянет. Но он не мог бросить в беде и Лихтендорфа, поэтому, оставив Касселя, граф направил своего коня на двух дозорных, очень близко подобравшихся к Лихтендорфу. Два взмаха меча – и оба сарацина рухнули. Гонка продолжалась. Преследователи наращивали темп. Кассель присоединился к друзьям, но совсем обмяк и прильнул к гриве лошади. Штернберг, вплотную приблизившись к Лихтендорфу, увидел, что он весь в крови и правая рука его, сжимающая меч, придерживает его левый бок.

– Что случилось? – крикнул Штернберг.

– Нас предали! – откликнулся Лихтендорф и закашлялся. – Они знали, что мы придем убивать султана. Меня сразу схватили, и там был переводчик, говоривший на франкском языке. Он-то сразу оборвал меня на полуслове. Хорошо, хоть в руках у него послание наше осталось – сдох, наверное, уже. Пелагий выдал нас. Больше некому, Генрих! Он из-за своих проклятых амбиций и споров с королем обломал де Бриенна, а нас на смерть обрек. Я еле вырвался.

– Нам бы до своих добраться! Мы больше не в тылу сарацинского войска, смотрите, справа от нас нет его огней. Поворачиваем! Проскочим ничейную территорию, там ведь еще наши отряды ждут.

– Сарацины догоняют! – провозгласил Кассель. – Нам не уйти!

– Друзья, уходите! – Голос Лихтендорфа перешел на свист и хрип. – У меня дырка в груди и боку – мне все равно не спастись, а я их задержу.

– Нет, Карл, мы умрем вместе!

– Генрих, не глупи, нет смысла умирать всем, этого и хотел проклятый Пелагий. Мне уже тяжело говорить. Спаси Касселя, он еще может выжить. Помни о моем сыне, друг мой. Помни и обо мне и расскажи! Прощай!

Штернберг не успел ничего ответить, как Лихтендорф, круто осадив коня, развернулся и поскакал назад. Штернберг хотел было последовать за ним, но тут Кассель чуть не вывалился из седла, теряя сознание. Граф поддержал барона, и они продолжали мчаться, еще долго слыша за собой погоню, которая потом отстала.

Звездная ночь расплывалась в глазах Штернберга яркими желто-белыми кругами, словно снежный вихрь. Это блестели на глазах графа слезы. Его самый дорогой и самый близкий друг остался далеко позади – мертвый, одинокий. На равнине между двумя лагерями стало тихо. Крестоносцы отступили от Дамиетты в свои палатки, вернулись на свои позиции и сарацины. Штернберг увидел невдалеке какой-то отряд и с твердым намерением умереть двинулся к нему, сжимая меч одной рукой, а другой ведя в поводу лошадь Касселя. Барон тихо постанывал и все силился подняться. Штернберг не удивился, признав в отряде своих людей и людей Лихтендорфа, отступивших ввиду опасности приближения противника, но не возвратившихся в лагерь. Они продолжали ждать своих сеньоров до конца, чего нельзя сказать о рыцарях короля – они уже давно грелись у костров, объявив трех смельчаков погибшими.

Вернувшись в лагерь, Штернберг не спал всю ночь, думая о Лихтендорфе. Потери друга и брата были самыми тяжелыми за всю его жизнь. Он с мрачной решимостью ждал, кто будет следующим. Утром граф, взяв с собой Касселя, чью спину немного подлатал Эйснер, двинулся к Пелагию, с намерением бросить в его наглое, совсем не аскетическое лицо обвинение в смерти Лихтендорфа и провала всего дела. Но до шикарных шатров, раскинутых в центре лагеря кардиналом и его епископами, они не добрались. Толпа крестоносцев увлекла их к защитному валу и частоколу, куда все шли увидеть нечто необычное. Протолкавшись вперед, Штернберг с ужасом увидел своего друга. Неподалеку от укреплений крестоносцев, привязанный к седлу своего коня сидел Лихтендорф, раздетый догола, весь облитый кровью, истыканный стрелами (вероятно, уже после смерти, чтобы придать больше эффекта) и с табличкой на груди, на которой багровела надпись на франкском языке: «Я хотел убить султана». Надпись, конечно, сделали кровью Лихтендорфа. Однако самым ужасным в облике мертвого графа была его голова, отрубленная и сунутая ему в правую подмышку. Конь графа понуро стоял, отворачиваясь от крестоносцев, словно стыдился того, что он сам жив, когда хозяина так зверски убили. Почти никто из столпившихся у частокола христиан не узнал в изуродованном трупе красивого, холеного графа Карла фон Лихтендорфа, входившего в свиту герцога Австрийского. Рыцари и простые воины качали головами в знак сочувствия и скрежетали зубами на сарацин. Штернберг, издав глухой стон, рванулся к ближайшим воротам, расталкивая всех на своем пути. Оказавшись за пределами лагеря, он подбежал к коню и кинжалом перерезал веревки, удерживающие страшного седока в вертикальном